В 1993 году в ГУ «Государственный архив в г. Ирбите» были рассекречены документы, проливающие свет на одну из наиболее темных страниц в истории города Ирбита. Речь идет о материалах Ирбитской следственной комиссии временного Сибирского правительства – о расстреле чекистами двадцати двух граждан Ирбита 26 июля 1918 года.
Эти материалы были опубликованы в местной газете «Восход» в 1994 году и вызвали бурный отклик читателей с собственными взглядами на один из самых тяжелых эпизодов революции в нашем городе.
К данным документам прилагается протокол судебно-медицинской осмотра трупов, проведенный 1 августа 1918 года, из этических соображений не представленный широкому кругу читателей. В протоколе подробно описан обезображенный вид трупов и характер причиненных повреждений на телах убитых, что позволяет говорить об отсутствии милосердия и человечности у производивших расстрел.
Предлагаемые читателю события произошли за четыре дня до отступления из Ирбита большевиков. Начальник уездной Чрезвычайной комиссии Ершов (инициалы установить не удалось) и командир Сибирского отряда Н.А. Бобылев на последнем заседании ревкома окончательно утвердили список заложников, которых предполагалось увезти из города живыми, во избежание преследования семей отступавших из города советских работников и красноармейцев.
Несмотря на принятое решение, расстрел заложников был произведен открыто, трупы убитых оставлены на месте расстрела.
Жертвами расстрела стали граждане, которых знал весь город:
Грушин И.С. – директор учительской семинарии, пользовавшийся уважением студентов;
Емельянов Н.Я. – преподаватель учительского института;
Дружицкий К.Ф. – учитель математики и астрономии женской гимназии, который в 1918 году был делегатом от Ирбитского учительства на ?-м Всероссийском съезде учителей;
Зязин А.Д. (с сыном) – первой гильдии купец, постоянный гласный уездного земского собрания.
Лопатков А.И. – владелец типографии, сын бывшего городского головы;
Казанцев В.В., Шипицин П.А., Удинцев А.П., Рудаков А.П., Вырбитских И.Д., Стихин А.С. – купцы и торговцы, в разное время состоявшие членами городской Думы, являвшиеся известными благотворителями. К примеру, купец Стихин являлся учредителем стипендии в мужской гимназии для оплаты за учебу способных детей, родители которых не имели возможности оплатить учебу.
Возможно, именно эта трагедия позволила белогвардейцам получить дополнительные силы для борьбы. Из ирбитчан, жителей города и уезда, были сформированы 8-й кадровый Из тайников секретных служб Уральский полк, 28-й Ирбитский полк горных стрелков и 48-й Туринский полк, также, в значительной степени, состоял из ирбитчан. На фронт под Ирбитским заводом, где шли ожесточенные бои, выступил и ударный батальон, полностью укомплектованный учащейся молодежью Ирбита.
В настоящее время, когда происходит переоценка ценностей прошлого, особенно важно историю видеть такой, какой она была, потому что только это позволяет сохранить достаточно здравое восприятие противоречивой современности.
Возможно, представленные свидетельства очевидцев субъективны, порой даже противоречивы, но через них можно отчетливо, до боли в душе почувствовать весь ужас гражданской войны.
Тексты документов передаются по действующим правилам орфографии с сохранением стилистических особенностей подлинников.
Вступительная статья и подготовка документов к публикации заведующей отделом комплектования и информационно-поисковых систем Государственного архива в г. Ирбите Е.А. ЕФТЕФЬЕВОЙ
№ 1
Приказ о высылке заключенных был получен по телефону от председателя чрезвычайной следственной комиссии Ершова. Ершов вызвал к телефону комиссара тюрьмы Плотникова и ему передал распоряжение. Я же, находясь в комнате, слышал сказанное Ершовым следующее: «Приготовить по списку присоединенных Егорова и Шалькова и направить в чрезвычайную следственную комиссию». Это происходило около 5 часов утра 26 июля. Вскоре после этого прибыл отряд человек с двадцать за заключенными, из кого состоял отряд, не знаю, т. к. почувствовав не хорошее, удалился в свою квартиру. Надзиратель должен был все видеть, но кто из надзирателей был в наряде, не помню. С 8 июля с. г. кроме меня был еще комиссар тюрьмы, первый некто Дроздовик, помощником его был Бабушкин. Кто они и откуда, я не знаю. Комиссаром при тюрьме Дроздовик и Бабушкин были недели две, а после них был назначен некто Плотников, который из тюрьмы уехал на станцию Ирбит на следующий день по выходе заключенных. Со времени появления в тюрьме комиссаров я сам находился под надзором, и мне ни в чем не доверяли. Вся переписка, прием и освобождение заключенных находилась в руках комиссаров. На мой запрос в Совет С.С.К и Р депутатов о том, на каком основании комиссары распоряжаются, мне ответили, что это распоряжение Уральской области. От посторонних я слышал, что помощник комиссара тюрьмы Бабушкин по профессии рабочий с Алапаевского завода.
В приемной книге арестантов, против фамилий расстрелянных сделана отметка «освобожден из тюрьмы», такая отметка сделана потому, что другой какой-либо не могли написать, т. к. не было других указаний. При сем прилагаю список заключенных, расстрелянных 26 июля, с указанием сколько времени каждый провел в заключении:
Казанцев Василий Владимирович – с 7 по 26 июля
Любимов Федор Сергеевич – с 7 по 26 июля
Шишкин Иван Давидович – с 7 по 26 июля
Удинцев Сергей Яковлевич – с 10 по 26 июля
Стихин Михаил Иванович – с 11 по 26 июля
Егоров Михаил Васильевич – с 17 по 26 июля
Шальков Григорий Васильевич – с 17 по 26 июля
Грушин Иван Семенович – с 22 по 26 июля
Емельянов Николай Яковлевич – с 22 по 26 июля
Мензелинцев Николай Александрович – с 23 по 26 июля
Дружицкий Константин Феофанович – с 23 по 26 июля
Рудаков Василий Тарасович – с 25 по 26 июля
Зязин Александр Дмитриевич – с 25 по 26 июля
Котомин Василий Абрамович – с 25 по 26 июля
Зенков Павел Ефимович – с 25 по 26 июля
Вирбитских Иван Дмитриевич – с 25 по 26 июля
Лопатков Александр Иванович – с 25 по 26 июля
Рудаков Михаил Селиверстович – с 25 по 26 июля
Зязин Дмитрий Васильевич – с 25 по 26 июля
Шипицин Петр Андреевич – с 25 по 26 июля
Пахомов Владимир Иванович – с 25 по 26 июля
Эфрус Моисей Львович – с 10 по 26 июля.
Подписи:
Начальник тюрьмы Семенович
Член следственной комиссии прапорщик Мальцев
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 6-7. Подлинник. Рукопись.
№ 2
26 июля утром я был дежурным в коридоре у камер верхнего этажа. Когда пробило 5 часов утра, в коридор пришел комиссар Плотников со списком в руках и приказал мне отпереть камеры. Я открыл № 1, 3, 5, и комиссар по списку стал вызывать находящихся в них заключенных. Вызвал всех (двадцать одного человека) и приказал им одеваться. На вопрос заключенных, куда их отправляют, комиссар сказал: «Вас отправляют в следственную комиссию, а потом отпустят домой». После этого комиссар Плотников спустился и минут через 10 оттуда приказал выпускать заключенных. Когда они уже ушли, то я снова от комиссара услышал распоряжение вывести еще одного заключенного – Рудакова Василия Тарасовича. Я передал это Рудакову, тот поспешно оделся и вышел. После этого, увидя комиссара, я спросил у него, куда поведут заключенных, он ответил: «В следственную комиссию». Что было во дворе, я не знаю, т. к. выше сказано, я был дежурным у камер верхнего этажа.
Подписи:
Надзиратель Завьялов
Член следственной комиссии прапорщик Мальцев
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 7. Подлинник. Рукопись.
№ 3
26 июля утром находился в караульном помещении, когда мне как старшему надзирателю сообщили, что к тюрьме идет какой-то конвой. Я пошел в канцелярию через коридор, конвой был уже там. В канцелярии комиссар Плотников сообщил, что нужно вывести заключенных заложников и отдал такое распоряжение верхнему дежурному. Заключенных вывели во двор, там их окружил конвой, который состоял из 6 человек. Все конвойные были, по-видимому, русские, т. к. на русском языке все говорят очень хорошо и чисто, но знакомых из них ни одного не было. Старший конвойный с разрешения комиссара повел заключенных, вынув предварительно револьвер. На мой вопрос, куда их повели, комиссар ответил: «В чрезвычайную следственную комиссию». Спустя немного времени, я пошел посмотреть, куда их ведут. И зная, что следственная комиссия находится на Екатеринбургской улице, я дошел до этой улицы и увидел, что заключенных ведут уже за земской управой. Из посторонних у тюрьмы никого не было, тоже заметил и на Екатеринбургской улице, по сторонам улицы кое-кто шел, на них я не обратил внимания, т. к. было уже далеко.
Подписи:
Надзиратель Комлев
Член следственной комиссии, прапорщик Мальцев
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 7-8. Подлинник. Рукопись.
№ 4
Я был дежурным у камер верхнего этажа 25 июля с 6 часов вечера до 12 часов ночи. В 9 часов привели и заключили в камеру № 9 девять человек, в числе коих были сын заключенного Удинцева и Дмитрия Васильевича Зязина. Первоначально Удинцева и Зязина заключили в камеру № 5, где помещались сын Зязина и отец Удинцева. После, по распоряжению комиссара Плотникова, Удинцевых отца и сына, Зязиных отца и сына перевели из камеры № 5 в камеру № 3, других перемещений никаких не было. Кроме этого вечером до моей смены ничего не происходило.
Подписи:
Надзиратель Кочергин
Член следственной комиссии, прапорщик Мальцев
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 8. Подлинник. Рукопись
№ 5
Я родная сестра расстрелянного Ивана Семеновича Грушина. Брат в последнее время служил директором Ирбитской Учительской Семинарий и, по упразднении большевиками земских учреждений, состоял председателем отдела народного образования. Он был человеком спокойного характера, не речистый, беспартийный, на митингах не выступал и публично в резкой форме против советской власти не высказывался. Насколько мне известно, с комиссарами, с которыми ему приходилось сталкиваться по долгу службы, отношения у него были безразличными, пожалуй, даже хорошие. Когда другие общественные деятели скрылись из Ирбита, я спросила как-то брата, почему он не боится быть арестованным. Брат спокойно ответил мне, что арестовать его не за что, т. к. он ничего предосудительного не делает и политикой не занимается. Большевики могли остаться недовольными на брата разве только за его доклад на съезде учителей. В этом докладе, будто бы, как я слышала, но за достоверность не ручаюсь, были места, не приятные для Советской власти. Съезд этот происходил недели за две до смерти брата. После закрытия съезда в Ирбит приехал некто Алексеевский, назначенный советским комиссаром народного образования. Этот Алексеевский, по словам брата, относился к нему очень сухо и холодно, так что брат понял, что не долго ему оставаться на службе.
В понедельник 22 июля 1918 года я пришла в гости к брату и застала производившийся там двумя неизвестными красноармейцами обыск. Ими был представлен ордер от чрезвычайной следственной комиссии на право производства обыска. Красноармейцы ничего не говорили о причинах обыска, мы же были уверены, что они ищут оружие. Не найдя оружие и «контрреволюционной» переписки красноармейцы удалились, выдав жене брата записку о том, что ими не ничего предосудительного не найдено. Как оказалось потом, брат в то время был арестован в Земской Управе и отправлен в тюрьму. Узнав об аресте брата, я отправилась к комиссару Алексеевскому и спросила, за что арестовали брата. Это было на следующий день после обыска. Алексеевский сухо и надменно ответил, что брат арестован как заложник и при первой попытке контрреволюционеров проявить деятельность против совета, будет расстрелян. Алексеевский сказал еще, что арест брата произведен по распоряжению председателя чрезвычайной следственной комиссии Ершова, и что он тут не при чем. С Ершовым повидаться я, несмотря на мои усилия, не могла. 24 числа я была в тюремной церкви и виделась там с братом, который был спокоен и высказывался, что его, как и других заложников, скоро выпустят. На следующий день я вновь была в церкви и вновь виделась с братом, который просил меня сходить и похлопотать за него перед разными лицами. Около 5 часов утра 26 июля я выпускала корову в стадо и увидела, как из тюрьмы конвой из пяти красноармейцев повел арестованных заложников. Я живу против тюрьмы через улицу. В числе арестованных я увидела своего брата, который шел рядом с матросом, шедшим впереди отряда. Я сильно испугалась, и, боясь, что арестованных ведут на расстрел, пошла за ними. Около здания больницы у меня ноги подкосились, мне сделалось дурно. Я потеряла сознание. В моей памяти осталось только то, что их повели по дороге на кладбище. Когда ко мне вернулось сознание, их уже на виду не было. Я побежала дальше и в котловине за немецким кладбищем увидела арестованных, стоящих между холмами. Я стала молиться и увидела каких-то женщин, искавших, как мне показалось, арестованных заложников, побежала к ним на встречу. В это время последовал ряд выстрелов, я сильно испугалась и, не подходя близко к месту расстрела, отправилась домой. Вот все, что я знаю о расстреле моего брата. Покойный брат мой жил только на жалование. После расстрела его жене вернули деньги, оказавшиеся при нем 101 руб. 19 коп. Никакой контрибуции на брата наложено не было. Я слышала, что накануне расстрела совет комиссаров был в Крутом. Крутое – место для гуляний, окраина города. Я видела, как комиссар Алексеевский проехал оттуда пьяный с какой-то сестрой милосердия, сидевшей у него на коленях. Был с ними еще какой-то другой пьяный. Больше я по делу ничего показать не могу.
Протокол прочитан. Свидетельница Куликовская
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Прокурор (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 11. Подлинник. Рукопись.
№ 6
Я мать единственного сына моего Владимира Пахомова, расстрелянного большевиками. Дня за три до расстрела сына я получила повестку не то от Совдепа, не то от чрезвычайной следственной комиссии о том, что на наследников Т.Д. Пахомова наложена контрибуция в сумме 10000 руб. Сын поехал в Совдеп и внес 3000 руб. Вернувшись, сын рассказал, что в Совдепе никого нет, и что деньги получили с него какие-то мальчишки. Накануне расстрела вечером часов в 19.00 к нам неожиданно приехали 7 человек, одетых в солдатскую форму с револьверами в руках. В числе их была женщина, служившая, как я потом слышала, на железной дороге. Все они заявили, что на нас наложена контрибуция в 10000 руб. и что за невзнос сей мой сын Владимир будет арестован. Владимира дома в это время не было, и я предложила им подождать. Они уселись у стола и стали ждать, но потом уехали, оставив двух человек. Через час сын мой вернулся и уехал с солдатами в дом Казанцева, где помещалась чрезвычайная следственная комиссия. Вскоре сын вернулся и сказал, что уплатил 6000 руб., во взносе которой дал мне квитанции, что с него требуют к 4 часам утра еще 4000 руб., что денег этих он решил не давать, а отсидеть в тюрьме. Сын, уходя в тюрьму, просил меня похлопотать за него и уплатить 4000 руб. только в том случае, если чрезвычайная следственная комиссия согласится его выпустить. Надо заметить, что исполнительного комитета уже в Ирбите тогда не существовало, и вся власть была в руках чрезвычайной комиссии. Председателем ее был Ершов. Членами состояли Торопов, Шамарин, Елизарьев и еще два по фамилии мне не известных. Кроме того, с ними был вместе наш служащий – прежний приказчик Шипицин, дававший сведения о состоятельных гражданах. Дальше. В 1 час ночи к нам в дом явился в нетрезвом виде член чрезвычайной комиссии Торопов, которого я раньше в лицо не знала, и зачем-то стал спрашивать, нет ли у нас седла и узды. Я ответила, что нет ни того, ни другого, и он скоро ушел. Я в то время не знала, что он член чрезвычайной комиссии и не догадывалась, что он приходил, по-видимому, за деньгами.
Около 5 часов утра ко мне прибежала одна знакомая, Лотникова, и сказала, что сейчас по направлению к вокзалу повели арестованных заложников. Боясь, что сын будет казнен, я побежала на вокзал, захватив с собой 4000 руб. По дороге, подходя к вокзалу, я услышала выстрелы, но особенного значения им не придала. Придя на вокзал, я спросила, где Торопов, мне ответили, что он в доме Казанцева. В конторе я попросила человека, оказавшегося потом Елизарьевым, поговорить по телефону с Тороповым и уведомить, что я принесла деньги за сына. Меня увидел знакомый кондуктор и посоветовал уйти, говоря, что меня могут арестовать. Я пошла в дом Казанцева, думала, что при личном свидании с Тороповым дело будет окончено скорее. У дома Казанцева я встретилась с Шамариным и спросила, где арестованные и что я принесла деньги, и что, по словам встреченной мной по дороге семьи Зязина, будто бы некоторые уже расстреляны. Шамарин ответил, что это не правда и что он поговорит по телефону с комендантом вокзала. Через некоторое время он сказал мне, что сын мой жив и сейчас придет. Шамарин получил с меня деньги 4000 руб. и выдал мне квитанцию об уплате всей контрибуции в сумме 10000 руб. После этого я отправилась снова на вокзал, и предъявила квитанцию коменданту Степанову, который на обороте квитанции сделал надпись о разрешении освободить арестованного, и я опять отправилась в дом Казанцева, где застала сидящих за столом пьяных Ершова и еще человек пять. Они складывали в портфель груды лежавших на столе денег и, видимо, торопились. Я предъявила Ершову квитанцию с подписью коменданта и просила отпустить сына. Ершов грубо закричал на меня, затопал ногами, прогнал прочь, сказав: «Нам теперь не до вас». Я вернулась домой, а затем снова отправилась на вокзал, но по пути встретила неизвестных мужчин, которые сказали, что они возвращаются с места расстрела и что все арестованные, в том числе и сын мой Владимир, расстреляны. Есть слух, будто накануне расстрела, в доме была пирушка, вовремя которой пьяный Ершов держал пари с каким-то другим пьяным «товарищем», что он расстреляет всех заложников, и приказ о расстреле подписал в пьяном виде. Более показать не могу. Я слышала от приехавшего с фронта солдата Владимира Федоровича З. (так в документе), живущего по Веселой улице в моем доме, что недели две тому назад Ершов пойман и расстрелян на фронте.
Свидетельница Пахомова
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Прокурор (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 13. Подлинник. Рукопись.
№ 7
Около 23 июля, на моего отца, покойного Павла Ефимовича Зенкова, была наложена контрибуция советскими властями в размере 10000 руб., моему отцу была прислана от советских властей бумага, в которой предлагалось уплатить названные 10000 руб. и, между прочим, говорилось, что в случае, если эти деньги не будут уплачены, ему грозит конфискация всего имущества, и еще содержались какие-то угрозы. Бумага эта у нас не сохранилась; я не помню, от имени кого эта бумага была составлена. Мой отец, за неимением свободных денег, не уплатил в назначенный срок контрибуции (срок был назначен приблизительно, кажется, три дня). 25-го июля около 16.00 часов вечера мой отец на лошади без кучера уехал в чрезвычайную следственную комиссию похлопотать о том, чтобы ему вернули часть предметов первой необходимости, отобранных при обыске, произведенном в нашем доме дней за пять до этого, а так же о том, чтобы отобранные при том же обыске 5000 рублей были бы зачтены в счет контрибуции. В 17.00 часов вечера к нашему дому подъехали на извозчике 3-е вооруженных людей: два мужчины и барышня, все они были в солдатской форме и вооружены револьверами. Они спросили меня о том, дома ли мой отец, и, узнав, что его дома нет, посадили меня к себе на извозчика и сказали: «Если вас арестовать вдвоем с отцом, то вы скорее внесете контрибуцию». На извозчике с вооруженными лицами был еще уже арестованный Иван Дмитриевич Вырбитских. Из вооруженных, приехавших за моим отцом, я никого не знал, они усадили меня на извозчика вместе с собой и мы поехали. Возле церкви Пантелеймона нам встретился возвращавшийся на лошади домой мой отец. Вооруженные, с которыми я ехал, заставили меня пересесть к моему отцу и ехать обратно, т. е. вместе с ними. Нас привезли в чрезвычайную следственную комиссию, помещавшуюся в доме Казанцевых. В следственной комиссии тогда находились председатель комиссии Ершов и еще какие-то члены, но кто именно, не помню. Я стал просить Ершова, чтобы он отпустил бы домой или отца или меня, Ершов согласился отпустить меня, про отца же сказал, что его отпускать ни в коем случае нельзя. Затем Ершов сказал моему отцу и Вырбитских, что они будут отправлены в тюрьму, чтобы с другими арестованными обсудить вопрос, сколько они все вместе могут заплатить контрибуции, и добавил: «Если же вы не внесете контрибуции, то будете все расстреляны как собаки!» Когда я стал уходить из комиссии, то стоявший у двери красноармеец не стал пускать меня, и я вынужден был обратиться опять к Ершову, и он приказал красноармейцу меня отпустить. Красноармеец этот служит в настоящее время в милиции, фамилии его я не знаю, знаю только, что у него не действует одна рука и он высокого роста.
26 июля моя сестра Мария около 5 часов утра отправилась загонять коров и видела, что из тюрьмы вывели 11 пар арестованных, в числе которых находился и мой отец, и повели их по направлению к кладбищу. Она прибежала домой и рассказала об этом мне и моей матери; мы испугались и подумали, что арестованных направили на расстрел. После этого мы отправились с матерью на лошади на кладбище. Когда мы подъехали к кладбищу, то услыхали звуки выстрелов. Моя мать осталась с лошадью, а я пешим спустился под гору. Здесь между холмами я увидел, как расстреливали арестованных, много уже было расстрелянных, при мне начали расстреливать группу из 7 лиц, в числе которых был мой отец, Сергей Яковлевич Удинцев, Иван Дмитриевич Вырбитских, Дружицкий, Дмитрий Васильевич Зязин, Александр Дмитриевич Зязин и 7-й мне неизвестный. Другая группа в пять человек, дожидавшаяся своей участи, стояла за холмиком. Группу в семь человек (где был мой отец), красноармейцы заставили стать в ряд, сложа руки по швам, лицами по направлению к кладбищу и спинами к речке Грязнушке. Стреляли им в спину со стороны речки Грязнушки. Перед тем, как красноармейцы стали стрелять, я крикнул им: «Я хочу одного заменить», т. е. моего отца, красноармейцы начали ругать меня матерной бранью и навели на меня винтовки, вследствие чего я отошел и спрятался за деревьями. Красноармейцы выстрелили в спины поставленных в ряд, пять из них, и в том числе мой отец, упали, двое Зязины (отец с сыном) остались на ногах; в них выстрелили, и они тоже упали. Затем красноармейцы расстреляли в том же порядке и другую группу в 5 человек. Мой отец был, повидимому, жив. После расстрела красноармейцы осмотрели лежавших, и тех, которые подавали признаки жизни, прикалывали штыками. Один из красноармейцев подошел к моему отцу и сказал: «А ты еще жив собака», и выстрел ему два раза из винтовки в сердце.
Расстреливали 5 человек в солдатской форме, расстрелом распоряжался 6-й человек в форме матроса, бритый, смуглый, с большими черными кудрявыми волосами. Все они были пьяны, красноармейцы, судя по акценту, были не русские. Когда расстрелы кончились, то красноармейцы разошлись, мы с матерью уехали домой, а затем я тотчас же вернулся к месту расстрела и увез тело убитого моего отца домой. У моего отца спереди на груди, были в области сердца две раны, из которых одна была сквозная. К моему показанию еще добавлю, что дней за пять до расстрела моего отца (кажется 20 июля) у нас в доме был произведен советскими властями обыск, во время которого у нас были отобраны товары, оставшиеся от продажи (мой отец был торговцем) и 5000 рублей денег. Обыск производился 6-ю лицами мне не знакомыми, в числе их я знал немного лишь одного, фамилия его Буньков, он из Гаевской волости. Расстрелы производились по распоряжению чрезвычайной комиссии, председателем которой был Ершов, из членов комиссии я знал Константина Иванова Торопова и Шамарина. Константин Торопов был энергичным деятелем в комиссии, сам председатель Ершов был снисходительнее его. Когда я хлопотал вскоре после бывшего у нас обыска о возвращении нам части отобранного имущества, то Ершов согласился было возвратить нам часть имущества, но Торопов крикнул: «Вы будете возвращать, а мы конфисковать, что же это у нас тогда будет?». По молве, слышанной моей матерью, накануне расстрела члены чрезвычайной комиссии были пьяны, между Ершовым и еще каким-то членом комиссии зашел спор. Член комиссии, будто бы, сказал Ершову: «Вы не можете расстрелять всех арестованных!», последний сказал: «Могу!», и у них возникло что-то вроде пари и будто бы тогда же Ершовым и были подписаны бумаги о расстрелах. Добавлю, что матроса, руководившего расстрелом я ранее видел в чрезвычайной комиссии, он там играл какую-то роль и был по его манерам и разговорам влиятельным участником.
Свидетель Зенков
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Прокурор (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 15-17. Подлинник. Рукопись.
№ 8
26 июля по новому стилю, в г. Ирбите были расстреляны советскими властями мирные граждане, а в том числе и мой муж Павел Ефимович Зенков. Он был арестован накануне и заключен в Ирбитскую тюрьму. Часов в 5 утра моя дочь Мария пошла загонять коров и видела, как из тюрьмы под конвоем повели куда-то по направлению к кладбищу арестованных, в том числе моего мужа. Моя дочь, вернувшись домой, рассказала об этом мне, тогда же я и мой сын Семен Зенков поехали к кладбищу, со мной еще, кроме Семена, были дети: Константин, 10 лет, и Александр, 8 лет. Когда мы подъехали к кладбищу, то привязали свою лошадь к кладбищенской ограде, затем мы услышали выстрелы и пошли по направлению к ним, сын Семен спустился под гору, а я с младшими детьми осталась на горе, мне видно было, как производили расстрел, но я была очень испугана и помню только, что солдаты-красноармейцы стреляли из винтовок в людей, и люди падали; я видела, как упал и мой муж, больше я ничего не помню. После я как-то от какой-то женщины, припомнить ее имени я сейчас совершенно не могу, слышала, что члены чрезвычайной комиссии накануне расстрела где-то пьянствовали и что тогда между председателем комиссии Ершовым и кем-то из членов зашел спор, причем будто бы член комиссии говорит Ершову, что ты не можешь расстрелять всех арестованных, а Ершов говорит «Могу!». Спор Ершов вел, как мне сейчас припоминается по рассказу женщины, с Шошиным. Хорошо не могу припомнить, но, кажется, мне об этом рассказывала надзирательница тюрьмы Горбатова. Добавлю, что красноармейцы, производившие расстрел, прицеливались из винтовок и в меня, но выстрелов не произвели.
Свидетельница Зенкова
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 17-18. Подлинник. Рукопись.
№ 9
Мой муж, Шмуль Эфрус, служил ранее на железной дороге, я хорошо не знаю, какую он занимал должность, но, кажется, был заведующим каким-то пунктом; муж был человек не богатый и жил исключительно на жалование, а в последнее время даже и не состоял на службе. 9 июля ему нужно было выехать из города и он пошел в исполнительный комитет за пропуском, моего мужа из комитета, послали за пропуском в чрезвычайную комиссию. Когда он туда явился его тотчас же и арестовали. Здесь, по-видимому, произошла ошибка, его сочли за родственника моего мужа, богатого человека по фамилии так же Эфрус. После ареста у нас в доме был произведен обыск. Кто производил обыск, я не знаю, были какие-то красноармейцы. При обыске ничего найдено не было, ночью был произведен вторичный обыск, которым распоряжался член чрезвычайной комиссии Торопов. Торопов отобрал у меня на 200 рублей почтовой бумаги и конвертов. Я после хлопотала об освобождении моего мужа у председателя комиссии Ершова, и Ершов сказал мне, что его освободят, если за него будет внесена контрибуция в размере 20000 рублей. Какой-либо официальной бумаги о требовании контрибуции ни к мужу, ни ко мне не поступало. 25 июля я была в чрезвычайной комиссии и мне председатель Ершов сказал, что он согласен вместо 20000 рублей взять с мужа контрибуции в размере только 5000 рублей, между прочим, тот же Ершов сказал мне, что моего мужа обвиняют в спекуляции, по контрибуции он сказал, что ее можно внести через 2 дня. Я поверила ему и стала искать денег, но утром 26 июля в 5 часов
№ 10
Мой сын Федор Сергеевич Любимов, студент юридического факультета, служил прапорщиком в Ирбитском 168-м запасном полку. После погрома в г. Ирбите, случившегося в конце ноября 1917 года, был назначен начальником дружины по охране г. Ирбита, когда дружина была при советской власти распущена, сын, по просьбе заведующего [...] запасом Любского, пост упил на службу в [...] запас; Любский, бывший впоследствии военным комиссаром, был заподозрен советскими властями в контрреволюции и арестован и отправлен в г. Казань. Это было в апреле месяце сего года. Мой сын хотел тоже уехать с Любским в Казань, но за отсутствием денежных средств остался в г. Ирбите. 7 июля настоящего года утром у нас в квартире был произведен обыск, при котором у моего сына были отобраны шашка и погоны, а мой сын арестован и отправлен в тюрьму. Я после этого стал хлопотать об освобождении моего сына и старался узнать, за что он арестован. Но мои попытки остались безрезультатными, а меня из исполнительного комитета посылали в чрезвычайную комиссию, но и тут я не мог добиться каких-либо положительных результатов. Мне в большинстве случаев отвечали, посмеиваясь: «Что можно, то сделаем», и тем дело кончилось. 26 июля около 11 часов утра я пришел в Ирбитскую тюрьму и здесь от начальника тюрьмы узнал, что моего сына с другими арестованными куда-то рано утром увели. Сам начальник тюрьмы не мог объяснить, куда увели арестованных, и говорил, что их, по слухам, будто бы послали рыть окопы. До этого я заходил в следственную комиссию, но меня сюда не пропустили часовые, сказав, что теперь уже следственной комиссии нет совсем. Из тюрьмы я направился по направлению к Сибирскому банку и здесь от прохожих узнал, что где-то за немецким кладбищем лежат расстрелянные. Я пошел к кладбищу и разыскал место, где находились убитые, среди убитых я нашел и труп своего сына. Я хотел перевезти тело своего сына ко мне на квартиру, но не мог достать лошадь, т. к. никто мне из боязни не хотел дать лошадь. Не помню, от кого-то я в тот же день узнал, что тела убитых перевезли в часовню при больнице, и около 7 часов вечера отправился туда. В часовне среди других убитых я видел и тело своего сына. Я просил местного врача выдать мне тело моего сына для погребения, но в больнице мне сказали, что они этого не могут разрешить и что с просьбой об этом должен обратиться к красноармейскому врачу Конгепари, которого я могу найти на вокзале, я отправился на вокзал, нашел здесь Конгепари, который, выслушав мою просьбу, сказал: «Это не мое дело, я начальник Фронта, обратитесь в следственную комиссию». На другой день я отправился в военный комиссариат и от нового тогда коменданта узнал, что тела убитых уже погребены около кладбища. Я отправился к кладбищу и вновь нашел яму с зарытыми в ней трупами убитых. Трупы были зарыты небрежно, немного лишь были засыпаны землей. Из-под земли торчали ноги и руки убитых, тело моего сына лежало наверху. Меня известили, что председатель чрезвычайной комиссии был Ершов, но кто были членами комитета, я не знаю. Я видел в следственной комиссии какого-то лохматого белокурого матроса, о котором впоследствии на вокзале слышал, что он начальник карательного отряда. Прошу исправить мои показания в том, что матроса – начальника карательного отряда, я видел в чрезвычайной комиссии и в исполнительном комитете.
Свидетель Любимов
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Прокурор (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 19об.-20. Подлинник. Рукопись.
Свидетель Москвичев
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 21. Подлинник. Рукопись.
Я, начальник 2-го участка милиции по гор. Ирбиту Подгурский, на основании предписания товарища прокурора Ирбитского участка от 12 ноября за № 101 и поручения мне этого дела помощником начальника милиции по г. Ирбиту произвел настоящее дознание о произведенных 26 июля агентами советской власти расстрелах 22 граждан гор. Ирбита.
Иван Семенович Грушин был арестован и расстрелян как общественный деятель, контрибуции на него наложено не было. Арестован был по распоряжению комиссара по народному образованию Алексеевского прапорщиком Бобылевым.
Василий Абрамович Котомин арестован как заложник и на него была наложена контрибуция 5000 руб., которая им выплачена не была. Арестован он был какими-то мужчиной и женщиной в мужском костюме, по чьему предписанию не выяснено.
Иван Дмитриевич Вырбитских был арестован как заложник. На него была наложена контрибуция в размере 40000 руб., которую он уплатить категорически отказался.
Сергей Яковлевич Удинцев был арестован как заложник. На него была наложена контрибуция в размере 20000 руб., которая после, по просьбе Удинцева, была уменьшена до 10000 руб. Несмотря на то, что эти 10000 рублей были гр. Удинцевым выплачены – он все же был расстрелян.
Петр Андреевич Шипицин был арестован и расстрелян как заложник. Контрибуция была наложена в размере 25000 руб., из которых было уплачено 3000 руб. Сын Петра Андреевича Шипицина объяснил, что членами чрезвычайной следственной комиссии были Логинов, Шамарин Иван Иванович, Торопов Константин и Шипицин Никандр Сильвестрович.
Александр Иванович Лопатков был арестован как заложник. Была наложена контрибуция в 10000 руб., но по просьбе жены покойного была уменьшена до 5000 руб. Жена покойного Лопаткова ходила вечером накануне расстрела к И.И. Шамарину, чтобы уплатить деньги, но Шамарин сказал, чтобы пришли в 8 часов утра завтра, но назавтра в 5 часов утра гр. Лопатков уже был расстрелян.
Владимир Иванович Пахомов был арестован и расстрелян как заложник. Была наложена контрибуция в размере 10000 руб., из которых было уплачено 6000 руб.
Павел Ефимович Зенков был арестован как заложник. Перед арестом у него был произведен обыск, причем было найдено и отобрано 6440 руб., из которых 1040 руб. по просьбе жены покойного были возвращены. При аресте была наложена контрибуция 10000 руб., которые выплачены не были. Сын Зенкова – Семен Павлович, присутствовал при расстреле, но по чьему предписанию таковой производился, сказать не может. Он видел только, что руководил расстрелом какой-то матрос с черными курчавыми волосами, между прочим, он служил в чрезвычайной следственной. Расстрелы производили, судя по выговору, мадьяры.
Владимирец арестован и расстрелян за то, что некогда служил в полицейском управлении. Контрибуции наложено не было.
Николай Александрович Шелудяков был арестован и расстрелян, как и Владимирец, перед арестом у него в доме был произведен обыск, причем было унесено все имеющееся у него серебро и золото.
Дружицкий Константин Феофанович, учитель мужской и женской гимназии, был арестован как заложник по предписанию Шамарина. Контрибуции наложено не было.
Николай Александрович Мензелинцев арестован по предписанию Шамарина как заложник, контрибуции наложено не было.
Василий Тарасович Рудаков был арестован и расстрелян как заложник. Им было уплачено 11000 руб. контрибуции, а позже было наложено еще 20000 руб. которые он уплатить отказался.
Василий Владимирович Казанцев был арестован как заложник. Было наложено контрибуции 100000 руб., но после было уменьшено до 20000 руб., которые гр. Казанцевым и были уплачены, в чем ему была выписана расписка, но позже, когда эти 20000 руб. были уплачены, с него потребовали еще остальные 80000 руб., и за отказ уплатить расстреляли.
Иван Давыдович Шишкин был арестован двумя красноармейцами, которые предварительно в доме его произвели обыск, искали какой-то револьвер.
Дмитрий Васильевич Зязин и сын его Александр Дмитриевич были арестованы как заложники. Было уплачено контрибуции 500000 рублей, а затем было наложено 170000 руб., которые он уплатить отказался. По показанию дочери Зязина – арестованы были по распоряжению Шипицина Никандра Сильверстовича, Черемных Владимира Цезаревича. Более точные сведения может дать сын Дмитрия Васильевича – Павел Васильевич, которого в настоящее время в г. Ирбите нет.
Начальник милиции 2-го участка гор. Ирбита Подгурский
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 32-34. Подлинник. Рукопись.
Эти материалы были опубликованы в местной газете «Восход» в 1994 году и вызвали бурный отклик читателей с собственными взглядами на один из самых тяжелых эпизодов революции в нашем городе.
К данным документам прилагается протокол судебно-медицинской осмотра трупов, проведенный 1 августа 1918 года, из этических соображений не представленный широкому кругу читателей. В протоколе подробно описан обезображенный вид трупов и характер причиненных повреждений на телах убитых, что позволяет говорить об отсутствии милосердия и человечности у производивших расстрел.
Предлагаемые читателю события произошли за четыре дня до отступления из Ирбита большевиков. Начальник уездной Чрезвычайной комиссии Ершов (инициалы установить не удалось) и командир Сибирского отряда Н.А. Бобылев на последнем заседании ревкома окончательно утвердили список заложников, которых предполагалось увезти из города живыми, во избежание преследования семей отступавших из города советских работников и красноармейцев.
Несмотря на принятое решение, расстрел заложников был произведен открыто, трупы убитых оставлены на месте расстрела.
Жертвами расстрела стали граждане, которых знал весь город:
Грушин И.С. – директор учительской семинарии, пользовавшийся уважением студентов;
Емельянов Н.Я. – преподаватель учительского института;
Дружицкий К.Ф. – учитель математики и астрономии женской гимназии, который в 1918 году был делегатом от Ирбитского учительства на ?-м Всероссийском съезде учителей;
Зязин А.Д. (с сыном) – первой гильдии купец, постоянный гласный уездного земского собрания.
Лопатков А.И. – владелец типографии, сын бывшего городского головы;
Казанцев В.В., Шипицин П.А., Удинцев А.П., Рудаков А.П., Вырбитских И.Д., Стихин А.С. – купцы и торговцы, в разное время состоявшие членами городской Думы, являвшиеся известными благотворителями. К примеру, купец Стихин являлся учредителем стипендии в мужской гимназии для оплаты за учебу способных детей, родители которых не имели возможности оплатить учебу.
Возможно, именно эта трагедия позволила белогвардейцам получить дополнительные силы для борьбы. Из ирбитчан, жителей города и уезда, были сформированы 8-й кадровый Из тайников секретных служб Уральский полк, 28-й Ирбитский полк горных стрелков и 48-й Туринский полк, также, в значительной степени, состоял из ирбитчан. На фронт под Ирбитским заводом, где шли ожесточенные бои, выступил и ударный батальон, полностью укомплектованный учащейся молодежью Ирбита.
В настоящее время, когда происходит переоценка ценностей прошлого, особенно важно историю видеть такой, какой она была, потому что только это позволяет сохранить достаточно здравое восприятие противоречивой современности.
Возможно, представленные свидетельства очевидцев субъективны, порой даже противоречивы, но через них можно отчетливо, до боли в душе почувствовать весь ужас гражданской войны.
Тексты документов передаются по действующим правилам орфографии с сохранением стилистических особенностей подлинников.
Вступительная статья и подготовка документов к публикации заведующей отделом комплектования и информационно-поисковых систем Государственного архива в г. Ирбите Е.А. ЕФТЕФЬЕВОЙ
№ 1
Протокол допроса свидетеля начальника Ирбитской тюрьмы ИВАНА НИКОЛАЕВИЧА СЕМЕНОВИЧА 53 года, православный, проживающий в г. Ирбите. 3 августа 1918 г.
Приказ о высылке заключенных был получен по телефону от председателя чрезвычайной следственной комиссии Ершова. Ершов вызвал к телефону комиссара тюрьмы Плотникова и ему передал распоряжение. Я же, находясь в комнате, слышал сказанное Ершовым следующее: «Приготовить по списку присоединенных Егорова и Шалькова и направить в чрезвычайную следственную комиссию». Это происходило около 5 часов утра 26 июля. Вскоре после этого прибыл отряд человек с двадцать за заключенными, из кого состоял отряд, не знаю, т. к. почувствовав не хорошее, удалился в свою квартиру. Надзиратель должен был все видеть, но кто из надзирателей был в наряде, не помню. С 8 июля с. г. кроме меня был еще комиссар тюрьмы, первый некто Дроздовик, помощником его был Бабушкин. Кто они и откуда, я не знаю. Комиссаром при тюрьме Дроздовик и Бабушкин были недели две, а после них был назначен некто Плотников, который из тюрьмы уехал на станцию Ирбит на следующий день по выходе заключенных. Со времени появления в тюрьме комиссаров я сам находился под надзором, и мне ни в чем не доверяли. Вся переписка, прием и освобождение заключенных находилась в руках комиссаров. На мой запрос в Совет С.С.К и Р депутатов о том, на каком основании комиссары распоряжаются, мне ответили, что это распоряжение Уральской области. От посторонних я слышал, что помощник комиссара тюрьмы Бабушкин по профессии рабочий с Алапаевского завода.В приемной книге арестантов, против фамилий расстрелянных сделана отметка «освобожден из тюрьмы», такая отметка сделана потому, что другой какой-либо не могли написать, т. к. не было других указаний. При сем прилагаю список заключенных, расстрелянных 26 июля, с указанием сколько времени каждый провел в заключении:
Казанцев Василий Владимирович – с 7 по 26 июля
Любимов Федор Сергеевич – с 7 по 26 июля
Шишкин Иван Давидович – с 7 по 26 июля
Удинцев Сергей Яковлевич – с 10 по 26 июля
Стихин Михаил Иванович – с 11 по 26 июля
Егоров Михаил Васильевич – с 17 по 26 июля
Шальков Григорий Васильевич – с 17 по 26 июля
Грушин Иван Семенович – с 22 по 26 июля
Емельянов Николай Яковлевич – с 22 по 26 июля
Мензелинцев Николай Александрович – с 23 по 26 июля
Дружицкий Константин Феофанович – с 23 по 26 июля
Рудаков Василий Тарасович – с 25 по 26 июля
Зязин Александр Дмитриевич – с 25 по 26 июля
Котомин Василий Абрамович – с 25 по 26 июля
Зенков Павел Ефимович – с 25 по 26 июля
Вирбитских Иван Дмитриевич – с 25 по 26 июля
Лопатков Александр Иванович – с 25 по 26 июля
Рудаков Михаил Селиверстович – с 25 по 26 июля
Зязин Дмитрий Васильевич – с 25 по 26 июля
Шипицин Петр Андреевич – с 25 по 26 июля
Пахомов Владимир Иванович – с 25 по 26 июля
Эфрус Моисей Львович – с 10 по 26 июля.
Подписи:
Начальник тюрьмы Семенович
Член следственной комиссии прапорщик Мальцев
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 6-7. Подлинник. Рукопись.
№ 2
Протокол допроса свидетеля младшего надзирателя Ирбитской тюрьмы ГРИГОРИЯ АЛЕКСЕЕВИЧА ЗАВЬЯЛОВА 31 год, православный, проживающий в г. Ирбите по Соборному переулку в доме М.И. Ростовщиковой. 3 августа 1918 г.
26 июля утром я был дежурным в коридоре у камер верхнего этажа. Когда пробило 5 часов утра, в коридор пришел комиссар Плотников со списком в руках и приказал мне отпереть камеры. Я открыл № 1, 3, 5, и комиссар по списку стал вызывать находящихся в них заключенных. Вызвал всех (двадцать одного человека) и приказал им одеваться. На вопрос заключенных, куда их отправляют, комиссар сказал: «Вас отправляют в следственную комиссию, а потом отпустят домой». После этого комиссар Плотников спустился и минут через 10 оттуда приказал выпускать заключенных. Когда они уже ушли, то я снова от комиссара услышал распоряжение вывести еще одного заключенного – Рудакова Василия Тарасовича. Я передал это Рудакову, тот поспешно оделся и вышел. После этого, увидя комиссара, я спросил у него, куда поведут заключенных, он ответил: «В следственную комиссию». Что было во дворе, я не знаю, т. к. выше сказано, я был дежурным у камер верхнего этажа.Подписи:
Надзиратель Завьялов
Член следственной комиссии прапорщик Мальцев
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 7. Подлинник. Рукопись.
№ 3
Протокол допроса свидетеля старшего надзирателя Ирбитской тюрьмы ИВАНА ИВАНОВИЧА КОМЛЕВА 30 лет, православный, проживающий в городе Ирбите по ул. Судебной в доме Шелудякова. 3 августа 1918 г.
26 июля утром находился в караульном помещении, когда мне как старшему надзирателю сообщили, что к тюрьме идет какой-то конвой. Я пошел в канцелярию через коридор, конвой был уже там. В канцелярии комиссар Плотников сообщил, что нужно вывести заключенных заложников и отдал такое распоряжение верхнему дежурному. Заключенных вывели во двор, там их окружил конвой, который состоял из 6 человек. Все конвойные были, по-видимому, русские, т. к. на русском языке все говорят очень хорошо и чисто, но знакомых из них ни одного не было. Старший конвойный с разрешения комиссара повел заключенных, вынув предварительно револьвер. На мой вопрос, куда их повели, комиссар ответил: «В чрезвычайную следственную комиссию». Спустя немного времени, я пошел посмотреть, куда их ведут. И зная, что следственная комиссия находится на Екатеринбургской улице, я дошел до этой улицы и увидел, что заключенных ведут уже за земской управой. Из посторонних у тюрьмы никого не было, тоже заметил и на Екатеринбургской улице, по сторонам улицы кое-кто шел, на них я не обратил внимания, т. к. было уже далеко.Подписи:
Надзиратель Комлев
Член следственной комиссии, прапорщик Мальцев
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 7-8. Подлинник. Рукопись.
№ 4
Протокол допроса свидетеля младшего надзирателя Ирбитской тюрьмы ПЕТРА ТРОФИМОВИЧА КОЧЕРГИНА 35 лет, православный, проживающий в г. Ирбите по ул. Пермской в доме наследников Колмакова. 3 августа 1918 г.
Я был дежурным у камер верхнего этажа 25 июля с 6 часов вечера до 12 часов ночи. В 9 часов привели и заключили в камеру № 9 девять человек, в числе коих были сын заключенного Удинцева и Дмитрия Васильевича Зязина. Первоначально Удинцева и Зязина заключили в камеру № 5, где помещались сын Зязина и отец Удинцева. После, по распоряжению комиссара Плотникова, Удинцевых отца и сына, Зязиных отца и сына перевели из камеры № 5 в камеру № 3, других перемещений никаких не было. Кроме этого вечером до моей смены ничего не происходило.Подписи:
Надзиратель Кочергин
Член следственной комиссии, прапорщик Мальцев
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 8. Подлинник. Рукопись
№ 5
Протокол допроса свидетельницы МАРИИ СЕМЕНОВНЫ КУЛИКОВСКОЙ 34 года, жена священника, православная, проживающая в г. Ирбите, 18 ноября 1918 г.
Я родная сестра расстрелянного Ивана Семеновича Грушина. Брат в последнее время служил директором Ирбитской Учительской Семинарий и, по упразднении большевиками земских учреждений, состоял председателем отдела народного образования. Он был человеком спокойного характера, не речистый, беспартийный, на митингах не выступал и публично в резкой форме против советской власти не высказывался. Насколько мне известно, с комиссарами, с которыми ему приходилось сталкиваться по долгу службы, отношения у него были безразличными, пожалуй, даже хорошие. Когда другие общественные деятели скрылись из Ирбита, я спросила как-то брата, почему он не боится быть арестованным. Брат спокойно ответил мне, что арестовать его не за что, т. к. он ничего предосудительного не делает и политикой не занимается. Большевики могли остаться недовольными на брата разве только за его доклад на съезде учителей. В этом докладе, будто бы, как я слышала, но за достоверность не ручаюсь, были места, не приятные для Советской власти. Съезд этот происходил недели за две до смерти брата. После закрытия съезда в Ирбит приехал некто Алексеевский, назначенный советским комиссаром народного образования. Этот Алексеевский, по словам брата, относился к нему очень сухо и холодно, так что брат понял, что не долго ему оставаться на службе. В понедельник 22 июля 1918 года я пришла в гости к брату и застала производившийся там двумя неизвестными красноармейцами обыск. Ими был представлен ордер от чрезвычайной следственной комиссии на право производства обыска. Красноармейцы ничего не говорили о причинах обыска, мы же были уверены, что они ищут оружие. Не найдя оружие и «контрреволюционной» переписки красноармейцы удалились, выдав жене брата записку о том, что ими не ничего предосудительного не найдено. Как оказалось потом, брат в то время был арестован в Земской Управе и отправлен в тюрьму. Узнав об аресте брата, я отправилась к комиссару Алексеевскому и спросила, за что арестовали брата. Это было на следующий день после обыска. Алексеевский сухо и надменно ответил, что брат арестован как заложник и при первой попытке контрреволюционеров проявить деятельность против совета, будет расстрелян. Алексеевский сказал еще, что арест брата произведен по распоряжению председателя чрезвычайной следственной комиссии Ершова, и что он тут не при чем. С Ершовым повидаться я, несмотря на мои усилия, не могла. 24 числа я была в тюремной церкви и виделась там с братом, который был спокоен и высказывался, что его, как и других заложников, скоро выпустят. На следующий день я вновь была в церкви и вновь виделась с братом, который просил меня сходить и похлопотать за него перед разными лицами. Около 5 часов утра 26 июля я выпускала корову в стадо и увидела, как из тюрьмы конвой из пяти красноармейцев повел арестованных заложников. Я живу против тюрьмы через улицу. В числе арестованных я увидела своего брата, который шел рядом с матросом, шедшим впереди отряда. Я сильно испугалась, и, боясь, что арестованных ведут на расстрел, пошла за ними. Около здания больницы у меня ноги подкосились, мне сделалось дурно. Я потеряла сознание. В моей памяти осталось только то, что их повели по дороге на кладбище. Когда ко мне вернулось сознание, их уже на виду не было. Я побежала дальше и в котловине за немецким кладбищем увидела арестованных, стоящих между холмами. Я стала молиться и увидела каких-то женщин, искавших, как мне показалось, арестованных заложников, побежала к ним на встречу. В это время последовал ряд выстрелов, я сильно испугалась и, не подходя близко к месту расстрела, отправилась домой. Вот все, что я знаю о расстреле моего брата. Покойный брат мой жил только на жалование. После расстрела его жене вернули деньги, оказавшиеся при нем 101 руб. 19 коп. Никакой контрибуции на брата наложено не было. Я слышала, что накануне расстрела совет комиссаров был в Крутом. Крутое – место для гуляний, окраина города. Я видела, как комиссар Алексеевский проехал оттуда пьяный с какой-то сестрой милосердия, сидевшей у него на коленях. Был с ними еще какой-то другой пьяный. Больше я по делу ничего показать не могу.
Протокол прочитан. Свидетельница Куликовская
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Прокурор (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 11. Подлинник. Рукопись.
№ 6
Протокол допроса свидетельницы АНИСЬИ ПЕТРОВНЫ ПАХОМОВОЙ 48 лет, православная, проживающая в Ирбите. 18 ноября 1918 г.
Я мать единственного сына моего Владимира Пахомова, расстрелянного большевиками. Дня за три до расстрела сына я получила повестку не то от Совдепа, не то от чрезвычайной следственной комиссии о том, что на наследников Т.Д. Пахомова наложена контрибуция в сумме 10000 руб. Сын поехал в Совдеп и внес 3000 руб. Вернувшись, сын рассказал, что в Совдепе никого нет, и что деньги получили с него какие-то мальчишки. Накануне расстрела вечером часов в 19.00 к нам неожиданно приехали 7 человек, одетых в солдатскую форму с револьверами в руках. В числе их была женщина, служившая, как я потом слышала, на железной дороге. Все они заявили, что на нас наложена контрибуция в 10000 руб. и что за невзнос сей мой сын Владимир будет арестован. Владимира дома в это время не было, и я предложила им подождать. Они уселись у стола и стали ждать, но потом уехали, оставив двух человек. Через час сын мой вернулся и уехал с солдатами в дом Казанцева, где помещалась чрезвычайная следственная комиссия. Вскоре сын вернулся и сказал, что уплатил 6000 руб., во взносе которой дал мне квитанции, что с него требуют к 4 часам утра еще 4000 руб., что денег этих он решил не давать, а отсидеть в тюрьме. Сын, уходя в тюрьму, просил меня похлопотать за него и уплатить 4000 руб. только в том случае, если чрезвычайная следственная комиссия согласится его выпустить. Надо заметить, что исполнительного комитета уже в Ирбите тогда не существовало, и вся власть была в руках чрезвычайной комиссии. Председателем ее был Ершов. Членами состояли Торопов, Шамарин, Елизарьев и еще два по фамилии мне не известных. Кроме того, с ними был вместе наш служащий – прежний приказчик Шипицин, дававший сведения о состоятельных гражданах. Дальше. В 1 час ночи к нам в дом явился в нетрезвом виде член чрезвычайной комиссии Торопов, которого я раньше в лицо не знала, и зачем-то стал спрашивать, нет ли у нас седла и узды. Я ответила, что нет ни того, ни другого, и он скоро ушел. Я в то время не знала, что он член чрезвычайной комиссии и не догадывалась, что он приходил, по-видимому, за деньгами.Около 5 часов утра ко мне прибежала одна знакомая, Лотникова, и сказала, что сейчас по направлению к вокзалу повели арестованных заложников. Боясь, что сын будет казнен, я побежала на вокзал, захватив с собой 4000 руб. По дороге, подходя к вокзалу, я услышала выстрелы, но особенного значения им не придала. Придя на вокзал, я спросила, где Торопов, мне ответили, что он в доме Казанцева. В конторе я попросила человека, оказавшегося потом Елизарьевым, поговорить по телефону с Тороповым и уведомить, что я принесла деньги за сына. Меня увидел знакомый кондуктор и посоветовал уйти, говоря, что меня могут арестовать. Я пошла в дом Казанцева, думала, что при личном свидании с Тороповым дело будет окончено скорее. У дома Казанцева я встретилась с Шамариным и спросила, где арестованные и что я принесла деньги, и что, по словам встреченной мной по дороге семьи Зязина, будто бы некоторые уже расстреляны. Шамарин ответил, что это не правда и что он поговорит по телефону с комендантом вокзала. Через некоторое время он сказал мне, что сын мой жив и сейчас придет. Шамарин получил с меня деньги 4000 руб. и выдал мне квитанцию об уплате всей контрибуции в сумме 10000 руб. После этого я отправилась снова на вокзал, и предъявила квитанцию коменданту Степанову, который на обороте квитанции сделал надпись о разрешении освободить арестованного, и я опять отправилась в дом Казанцева, где застала сидящих за столом пьяных Ершова и еще человек пять. Они складывали в портфель груды лежавших на столе денег и, видимо, торопились. Я предъявила Ершову квитанцию с подписью коменданта и просила отпустить сына. Ершов грубо закричал на меня, затопал ногами, прогнал прочь, сказав: «Нам теперь не до вас». Я вернулась домой, а затем снова отправилась на вокзал, но по пути встретила неизвестных мужчин, которые сказали, что они возвращаются с места расстрела и что все арестованные, в том числе и сын мой Владимир, расстреляны. Есть слух, будто накануне расстрела, в доме была пирушка, вовремя которой пьяный Ершов держал пари с каким-то другим пьяным «товарищем», что он расстреляет всех заложников, и приказ о расстреле подписал в пьяном виде. Более показать не могу. Я слышала от приехавшего с фронта солдата Владимира Федоровича З. (так в документе), живущего по Веселой улице в моем доме, что недели две тому назад Ершов пойман и расстрелян на фронте.
Свидетельница Пахомова
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Прокурор (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 13. Подлинник. Рукопись.
№ 7
Протокол допроса свидетеля СЕМЕНА ПАВЛОВИЧА ЗЕНКОВА (родной сын потерпевшего Павла Ефимовича Зенкова) 24 года, православный, проживающий в г. Ирбите в собственном доме, угол Ирбитской и Заозерной. 18 ноября 1918 г.
Около 23 июля, на моего отца, покойного Павла Ефимовича Зенкова, была наложена контрибуция советскими властями в размере 10000 руб., моему отцу была прислана от советских властей бумага, в которой предлагалось уплатить названные 10000 руб. и, между прочим, говорилось, что в случае, если эти деньги не будут уплачены, ему грозит конфискация всего имущества, и еще содержались какие-то угрозы. Бумага эта у нас не сохранилась; я не помню, от имени кого эта бумага была составлена. Мой отец, за неимением свободных денег, не уплатил в назначенный срок контрибуции (срок был назначен приблизительно, кажется, три дня). 25-го июля около 16.00 часов вечера мой отец на лошади без кучера уехал в чрезвычайную следственную комиссию похлопотать о том, чтобы ему вернули часть предметов первой необходимости, отобранных при обыске, произведенном в нашем доме дней за пять до этого, а так же о том, чтобы отобранные при том же обыске 5000 рублей были бы зачтены в счет контрибуции. В 17.00 часов вечера к нашему дому подъехали на извозчике 3-е вооруженных людей: два мужчины и барышня, все они были в солдатской форме и вооружены револьверами. Они спросили меня о том, дома ли мой отец, и, узнав, что его дома нет, посадили меня к себе на извозчика и сказали: «Если вас арестовать вдвоем с отцом, то вы скорее внесете контрибуцию». На извозчике с вооруженными лицами был еще уже арестованный Иван Дмитриевич Вырбитских. Из вооруженных, приехавших за моим отцом, я никого не знал, они усадили меня на извозчика вместе с собой и мы поехали. Возле церкви Пантелеймона нам встретился возвращавшийся на лошади домой мой отец. Вооруженные, с которыми я ехал, заставили меня пересесть к моему отцу и ехать обратно, т. е. вместе с ними. Нас привезли в чрезвычайную следственную комиссию, помещавшуюся в доме Казанцевых. В следственной комиссии тогда находились председатель комиссии Ершов и еще какие-то члены, но кто именно, не помню. Я стал просить Ершова, чтобы он отпустил бы домой или отца или меня, Ершов согласился отпустить меня, про отца же сказал, что его отпускать ни в коем случае нельзя. Затем Ершов сказал моему отцу и Вырбитских, что они будут отправлены в тюрьму, чтобы с другими арестованными обсудить вопрос, сколько они все вместе могут заплатить контрибуции, и добавил: «Если же вы не внесете контрибуции, то будете все расстреляны как собаки!» Когда я стал уходить из комиссии, то стоявший у двери красноармеец не стал пускать меня, и я вынужден был обратиться опять к Ершову, и он приказал красноармейцу меня отпустить. Красноармеец этот служит в настоящее время в милиции, фамилии его я не знаю, знаю только, что у него не действует одна рука и он высокого роста.26 июля моя сестра Мария около 5 часов утра отправилась загонять коров и видела, что из тюрьмы вывели 11 пар арестованных, в числе которых находился и мой отец, и повели их по направлению к кладбищу. Она прибежала домой и рассказала об этом мне и моей матери; мы испугались и подумали, что арестованных направили на расстрел. После этого мы отправились с матерью на лошади на кладбище. Когда мы подъехали к кладбищу, то услыхали звуки выстрелов. Моя мать осталась с лошадью, а я пешим спустился под гору. Здесь между холмами я увидел, как расстреливали арестованных, много уже было расстрелянных, при мне начали расстреливать группу из 7 лиц, в числе которых был мой отец, Сергей Яковлевич Удинцев, Иван Дмитриевич Вырбитских, Дружицкий, Дмитрий Васильевич Зязин, Александр Дмитриевич Зязин и 7-й мне неизвестный. Другая группа в пять человек, дожидавшаяся своей участи, стояла за холмиком. Группу в семь человек (где был мой отец), красноармейцы заставили стать в ряд, сложа руки по швам, лицами по направлению к кладбищу и спинами к речке Грязнушке. Стреляли им в спину со стороны речки Грязнушки. Перед тем, как красноармейцы стали стрелять, я крикнул им: «Я хочу одного заменить», т. е. моего отца, красноармейцы начали ругать меня матерной бранью и навели на меня винтовки, вследствие чего я отошел и спрятался за деревьями. Красноармейцы выстрелили в спины поставленных в ряд, пять из них, и в том числе мой отец, упали, двое Зязины (отец с сыном) остались на ногах; в них выстрелили, и они тоже упали. Затем красноармейцы расстреляли в том же порядке и другую группу в 5 человек. Мой отец был, повидимому, жив. После расстрела красноармейцы осмотрели лежавших, и тех, которые подавали признаки жизни, прикалывали штыками. Один из красноармейцев подошел к моему отцу и сказал: «А ты еще жив собака», и выстрел ему два раза из винтовки в сердце.
Расстреливали 5 человек в солдатской форме, расстрелом распоряжался 6-й человек в форме матроса, бритый, смуглый, с большими черными кудрявыми волосами. Все они были пьяны, красноармейцы, судя по акценту, были не русские. Когда расстрелы кончились, то красноармейцы разошлись, мы с матерью уехали домой, а затем я тотчас же вернулся к месту расстрела и увез тело убитого моего отца домой. У моего отца спереди на груди, были в области сердца две раны, из которых одна была сквозная. К моему показанию еще добавлю, что дней за пять до расстрела моего отца (кажется 20 июля) у нас в доме был произведен советскими властями обыск, во время которого у нас были отобраны товары, оставшиеся от продажи (мой отец был торговцем) и 5000 рублей денег. Обыск производился 6-ю лицами мне не знакомыми, в числе их я знал немного лишь одного, фамилия его Буньков, он из Гаевской волости. Расстрелы производились по распоряжению чрезвычайной комиссии, председателем которой был Ершов, из членов комиссии я знал Константина Иванова Торопова и Шамарина. Константин Торопов был энергичным деятелем в комиссии, сам председатель Ершов был снисходительнее его. Когда я хлопотал вскоре после бывшего у нас обыска о возвращении нам части отобранного имущества, то Ершов согласился было возвратить нам часть имущества, но Торопов крикнул: «Вы будете возвращать, а мы конфисковать, что же это у нас тогда будет?». По молве, слышанной моей матерью, накануне расстрела члены чрезвычайной комиссии были пьяны, между Ершовым и еще каким-то членом комиссии зашел спор. Член комиссии, будто бы, сказал Ершову: «Вы не можете расстрелять всех арестованных!», последний сказал: «Могу!», и у них возникло что-то вроде пари и будто бы тогда же Ершовым и были подписаны бумаги о расстрелах. Добавлю, что матроса, руководившего расстрелом я ранее видел в чрезвычайной комиссии, он там играл какую-то роль и был по его манерам и разговорам влиятельным участником.
Свидетель Зенков
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Прокурор (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 15-17. Подлинник. Рукопись.
№ 8
Протокол допроса свидетельницы АННЫ ДМИТРИЕВНЫ ЗЕНКОВОЙ 48 лет, православная, проживающая в г. Ирбите в собственном доме, угол Ирбитской и Заозерной, 18 ноября 1918 г.
26 июля по новому стилю, в г. Ирбите были расстреляны советскими властями мирные граждане, а в том числе и мой муж Павел Ефимович Зенков. Он был арестован накануне и заключен в Ирбитскую тюрьму. Часов в 5 утра моя дочь Мария пошла загонять коров и видела, как из тюрьмы под конвоем повели куда-то по направлению к кладбищу арестованных, в том числе моего мужа. Моя дочь, вернувшись домой, рассказала об этом мне, тогда же я и мой сын Семен Зенков поехали к кладбищу, со мной еще, кроме Семена, были дети: Константин, 10 лет, и Александр, 8 лет. Когда мы подъехали к кладбищу, то привязали свою лошадь к кладбищенской ограде, затем мы услышали выстрелы и пошли по направлению к ним, сын Семен спустился под гору, а я с младшими детьми осталась на горе, мне видно было, как производили расстрел, но я была очень испугана и помню только, что солдаты-красноармейцы стреляли из винтовок в людей, и люди падали; я видела, как упал и мой муж, больше я ничего не помню. После я как-то от какой-то женщины, припомнить ее имени я сейчас совершенно не могу, слышала, что члены чрезвычайной комиссии накануне расстрела где-то пьянствовали и что тогда между председателем комиссии Ершовым и кем-то из членов зашел спор, причем будто бы член комиссии говорит Ершову, что ты не можешь расстрелять всех арестованных, а Ершов говорит «Могу!». Спор Ершов вел, как мне сейчас припоминается по рассказу женщины, с Шошиным. Хорошо не могу припомнить, но, кажется, мне об этом рассказывала надзирательница тюрьмы Горбатова. Добавлю, что красноармейцы, производившие расстрел, прицеливались из винтовок и в меня, но выстрелов не произвели.Свидетельница Зенкова
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 17-18. Подлинник. Рукопись.
№ 9
Протокол допроса свидетельницы ЭЛЬКИ МОВШЕВНЫ ЭФРУС (жена потерпевшего Шмулы Мовшева-Лейбовича Эфрус) 40 лет, иудейского вероисповедания, проживающая в г. Ирбите по Торговой площади, дом Пяткова. 18 ноября 1918 г.
Мой муж, Шмуль Эфрус, служил ранее на железной дороге, я хорошо не знаю, какую он занимал должность, но, кажется, был заведующим каким-то пунктом; муж был человек не богатый и жил исключительно на жалование, а в последнее время даже и не состоял на службе. 9 июля ему нужно было выехать из города и он пошел в исполнительный комитет за пропуском, моего мужа из комитета, послали за пропуском в чрезвычайную комиссию. Когда он туда явился его тотчас же и арестовали. Здесь, по-видимому, произошла ошибка, его сочли за родственника моего мужа, богатого человека по фамилии так же Эфрус. После ареста у нас в доме был произведен обыск. Кто производил обыск, я не знаю, были какие-то красноармейцы. При обыске ничего найдено не было, ночью был произведен вторичный обыск, которым распоряжался член чрезвычайной комиссии Торопов. Торопов отобрал у меня на 200 рублей почтовой бумаги и конвертов. Я после хлопотала об освобождении моего мужа у председателя комиссии Ершова, и Ершов сказал мне, что его освободят, если за него будет внесена контрибуция в размере 20000 рублей. Какой-либо официальной бумаги о требовании контрибуции ни к мужу, ни ко мне не поступало. 25 июля я была в чрезвычайной комиссии и мне председатель Ершов сказал, что он согласен вместо 20000 рублей взять с мужа контрибуции в размере только 5000 рублей, между прочим, тот же Ершов сказал мне, что моего мужа обвиняют в спекуляции, по контрибуции он сказал, что ее можно внести через 2 дня. Я поверила ему и стала искать денег, но утром 26 июля в 5 часов № 10
Протокол допроса свидетеля СЕРГЕЯ АЛЕКСЕЕВИЧА ЛЮБИМОВА (родной отец потерпевшего Федора Любимова) 65 лет, врач, православный, проживающий в г. Ирбите по улице Заозерной дом Топорковой. 18 ноября 1918 г.
Мой сын Федор Сергеевич Любимов, студент юридического факультета, служил прапорщиком в Ирбитском 168-м запасном полку. После погрома в г. Ирбите, случившегося в конце ноября 1917 года, был назначен начальником дружины по охране г. Ирбита, когда дружина была при советской власти распущена, сын, по просьбе заведующего [...] запасом Любского, пост упил на службу в [...] запас; Любский, бывший впоследствии военным комиссаром, был заподозрен советскими властями в контрреволюции и арестован и отправлен в г. Казань. Это было в апреле месяце сего года. Мой сын хотел тоже уехать с Любским в Казань, но за отсутствием денежных средств остался в г. Ирбите. 7 июля настоящего года утром у нас в квартире был произведен обыск, при котором у моего сына были отобраны шашка и погоны, а мой сын арестован и отправлен в тюрьму. Я после этого стал хлопотать об освобождении моего сына и старался узнать, за что он арестован. Но мои попытки остались безрезультатными, а меня из исполнительного комитета посылали в чрезвычайную комиссию, но и тут я не мог добиться каких-либо положительных результатов. Мне в большинстве случаев отвечали, посмеиваясь: «Что можно, то сделаем», и тем дело кончилось. 26 июля около 11 часов утра я пришел в Ирбитскую тюрьму и здесь от начальника тюрьмы узнал, что моего сына с другими арестованными куда-то рано утром увели. Сам начальник тюрьмы не мог объяснить, куда увели арестованных, и говорил, что их, по слухам, будто бы послали рыть окопы. До этого я заходил в следственную комиссию, но меня сюда не пропустили часовые, сказав, что теперь уже следственной комиссии нет совсем. Из тюрьмы я направился по направлению к Сибирскому банку и здесь от прохожих узнал, что где-то за немецким кладбищем лежат расстрелянные. Я пошел к кладбищу и разыскал место, где находились убитые, среди убитых я нашел и труп своего сына. Я хотел перевезти тело своего сына ко мне на квартиру, но не мог достать лошадь, т. к. никто мне из боязни не хотел дать лошадь. Не помню, от кого-то я в тот же день узнал, что тела убитых перевезли в часовню при больнице, и около 7 часов вечера отправился туда. В часовне среди других убитых я видел и тело своего сына. Я просил местного врача выдать мне тело моего сына для погребения, но в больнице мне сказали, что они этого не могут разрешить и что с просьбой об этом должен обратиться к красноармейскому врачу Конгепари, которого я могу найти на вокзале, я отправился на вокзал, нашел здесь Конгепари, который, выслушав мою просьбу, сказал: «Это не мое дело, я начальник Фронта, обратитесь в следственную комиссию». На другой день я отправился в военный комиссариат и от нового тогда коменданта узнал, что тела убитых уже погребены около кладбища. Я отправился к кладбищу и вновь нашел яму с зарытыми в ней трупами убитых. Трупы были зарыты небрежно, немного лишь были засыпаны землей. Из-под земли торчали ноги и руки убитых, тело моего сына лежало наверху. Меня известили, что председатель чрезвычайной комиссии был Ершов, но кто были членами комитета, я не знаю. Я видел в следственной комиссии какого-то лохматого белокурого матроса, о котором впоследствии на вокзале слышал, что он начальник карательного отряда. Прошу исправить мои показания в том, что матроса – начальника карательного отряда, я видел в чрезвычайной комиссии и в исполнительном комитете.Свидетель Любимов
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Прокурор (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 19об.-20. Подлинник. Рукопись.
Протокол допроса свидетеля ЕРМОЛАЯ АНДРЕЕВИЧА МОСКВИЧЕВА 32 года, православный, проживающий в г. Ирбите по ул. Судебной. 18 ноября 1918 г.
Во время существования в г. Ирбите советской власти я был арестован по обвинению меня в контрреволюционности. Я под арестом находился в Ирбитской тюрьме с 7 по 25 июля. В 2 часа ночи на 26 июля я был разбужен стуком в окно с улицы. Оказалось, что к моему дому подошли вооруженные люди, их было, кажется, трое. Узнал я Алексея Григорьевича Тутолмина и Петра Александровича Султанова. Тутолмин и Султанов сказали мне, что большевики грабят казначейство и, видимо, уедут и что они, как только большевики покинут город, постараются освободить арестованных из тюрьмы, и просили меня в том случае, если арестованные побегут, дать им возможность укрыться в моем доме. После этого я уже спать не ложился. В 5 часов утра /по советскому времени/ я из окна своего дома увидел, что из тюрьмы повели куда-то арестованных. Из окна мне были видны только спины арестованных, по фигурам я узнал Николая Яковлевича Емельянова, Ивана Семеновича Грушина и Константина Феофановича Дружицкого. Арестованных сопровождал небольшой конвой, как мне показалось, состоявший не больше чем из пяти лиц, вооруженных винтовками. Больше мне по делу ничего не известно.Свидетель Москвичев
Судебный следователь (Подпись не разборчива)
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 21. Подлинник. Рукопись.
ДОЗНАНИЕ
19 ноября 1918 г.Я, начальник 2-го участка милиции по гор. Ирбиту Подгурский, на основании предписания товарища прокурора Ирбитского участка от 12 ноября за № 101 и поручения мне этого дела помощником начальника милиции по г. Ирбиту произвел настоящее дознание о произведенных 26 июля агентами советской власти расстрелах 22 граждан гор. Ирбита.
Иван Семенович Грушин был арестован и расстрелян как общественный деятель, контрибуции на него наложено не было. Арестован был по распоряжению комиссара по народному образованию Алексеевского прапорщиком Бобылевым.
Василий Абрамович Котомин арестован как заложник и на него была наложена контрибуция 5000 руб., которая им выплачена не была. Арестован он был какими-то мужчиной и женщиной в мужском костюме, по чьему предписанию не выяснено.
Иван Дмитриевич Вырбитских был арестован как заложник. На него была наложена контрибуция в размере 40000 руб., которую он уплатить категорически отказался.
Сергей Яковлевич Удинцев был арестован как заложник. На него была наложена контрибуция в размере 20000 руб., которая после, по просьбе Удинцева, была уменьшена до 10000 руб. Несмотря на то, что эти 10000 рублей были гр. Удинцевым выплачены – он все же был расстрелян.
Петр Андреевич Шипицин был арестован и расстрелян как заложник. Контрибуция была наложена в размере 25000 руб., из которых было уплачено 3000 руб. Сын Петра Андреевича Шипицина объяснил, что членами чрезвычайной следственной комиссии были Логинов, Шамарин Иван Иванович, Торопов Константин и Шипицин Никандр Сильвестрович.
Александр Иванович Лопатков был арестован как заложник. Была наложена контрибуция в 10000 руб., но по просьбе жены покойного была уменьшена до 5000 руб. Жена покойного Лопаткова ходила вечером накануне расстрела к И.И. Шамарину, чтобы уплатить деньги, но Шамарин сказал, чтобы пришли в 8 часов утра завтра, но назавтра в 5 часов утра гр. Лопатков уже был расстрелян.
Владимир Иванович Пахомов был арестован и расстрелян как заложник. Была наложена контрибуция в размере 10000 руб., из которых было уплачено 6000 руб.
Павел Ефимович Зенков был арестован как заложник. Перед арестом у него был произведен обыск, причем было найдено и отобрано 6440 руб., из которых 1040 руб. по просьбе жены покойного были возвращены. При аресте была наложена контрибуция 10000 руб., которые выплачены не были. Сын Зенкова – Семен Павлович, присутствовал при расстреле, но по чьему предписанию таковой производился, сказать не может. Он видел только, что руководил расстрелом какой-то матрос с черными курчавыми волосами, между прочим, он служил в чрезвычайной следственной. Расстрелы производили, судя по выговору, мадьяры.
Владимирец арестован и расстрелян за то, что некогда служил в полицейском управлении. Контрибуции наложено не было.
Николай Александрович Шелудяков был арестован и расстрелян, как и Владимирец, перед арестом у него в доме был произведен обыск, причем было унесено все имеющееся у него серебро и золото.
Дружицкий Константин Феофанович, учитель мужской и женской гимназии, был арестован как заложник по предписанию Шамарина. Контрибуции наложено не было.
Николай Александрович Мензелинцев арестован по предписанию Шамарина как заложник, контрибуции наложено не было.
Василий Тарасович Рудаков был арестован и расстрелян как заложник. Им было уплачено 11000 руб. контрибуции, а позже было наложено еще 20000 руб. которые он уплатить отказался.
Василий Владимирович Казанцев был арестован как заложник. Было наложено контрибуции 100000 руб., но после было уменьшено до 20000 руб., которые гр. Казанцевым и были уплачены, в чем ему была выписана расписка, но позже, когда эти 20000 руб. были уплачены, с него потребовали еще остальные 80000 руб., и за отказ уплатить расстреляли.
Иван Давыдович Шишкин был арестован двумя красноармейцами, которые предварительно в доме его произвели обыск, искали какой-то револьвер.
Дмитрий Васильевич Зязин и сын его Александр Дмитриевич были арестованы как заложники. Было уплачено контрибуции 500000 рублей, а затем было наложено 170000 руб., которые он уплатить отказался. По показанию дочери Зязина – арестованы были по распоряжению Шипицина Никандра Сильверстовича, Черемных Владимира Цезаревича. Более точные сведения может дать сын Дмитрия Васильевича – Павел Васильевич, которого в настоящее время в г. Ирбите нет.
Начальник милиции 2-го участка гор. Ирбита Подгурский
Государственный архив в г. Ирбите. Ф.Р-474. Оп. 1. Д. 1. Л. 32-34. Подлинник. Рукопись.
Культурное наследие 