Три месяца в Петергофской школе прапорщиков пролетели незаметно. А зимой 1915 года вместе с товарищем по школе Воробьевым мы очутились в Минске. Здесь получили назначение в 334-й Ирбитский полк. Сразу из штаба поспешили к поезду.
Когда извозчик подъезжал к вокзалу, городовой остановил нас:
— Скоро подойдет царский поезд. Никого пущать не велено.
Трешница, врученная Воробьевым, возымела действие. Городовой разрешил пройти пешком к вокзалу, очищенному от публики.
Даже не верилось, что я увижу самодержца, которому ежевечерне желали «многая лета» выстроенные на молитву солдаты. Каков-то он?..
Порядком на вокзале распоряжался жандармский полковник Скалой. Он не мог отказать в нашей просьбе «перед смертью за царя и отечество посмотреть на любимого монарха».
Время шло. День кончился. На станционных путях загорелись огни. Начался съезд высокопоставленных лиц. Прибыли губернатор, архиерей, командующий 2-й армией генерал Смирнов, командующий фронтом генерал от инфантерии Эверт.
Царский поезд подтянулся медленно. Николай II вышел из вагона, выслушал рапорт командующего фронтом, протянул руку ему, затем генералам, губернатору, принял благословение архиерея, приложился к его руке, Поздоровавшись с караулом, царь, поминутно запинаясь и покашливая, произнес короткую речь, смысл которой состоял в том, что он не сложит оружия и будет вести войну до победного конца.
Так вот он каков, самодержец всея Руси! Щуплый, рыжий, роста ниже среднего, не говорит, а мямлит... Наш прапорщик Ильинский в Петергофе на что невзрачный, и то, кажется, был представительней.
Еще много дней после этого я выстраивал роту и желал «многая лета» русскому царю. А перед глазами каждый раз возникал образ щуплого мямли...
334-й пехотный Ирбитский полк, в который мы с Воробьевым прибыли, находился в резерве около Молодечно. На следующий день в 12 часов явились на прием к командиру полка. В большой комнате [27] собралось 16 молодых прапорщиков. Присутствовали все батальонные командиры.
Командир полка полковник А. В. Никитников вышел из соседней комнаты с женой, довольно еще моложавой. Остановился, окинул нас взглядом и произнес:
— Здравствуйте, господа. Рад вашему приезду. Прошу представляться.
Первым к нему подходит правофланговый:
— Господин полковник, прапорщик Цымбалов представляется по случаю назначения во вверенный Вам полк.
— Очень рад. Желаю успеха, чинов и орденов, — подает руку и наклоном головы направляет новичка к супруге.
— Рада с вами познакомиться. Откуда прибыли? Из Тулы? Покинули бедных тулянок, и те, поди, грустят? — шутливо спрашивает она.
Прапорщик целует ей руку, щелкает каблуками и отходит.
Я вижу: дебют удачный. Стало быть, надо все делать, как Цымбалов. Представляюсь пятым или шестым. Полковник подает руку, произносит: «Желаю успеха» — и отпускает к супруге.
За мной выходит Каминский. Высокий, стройный, с ястребиными глазами на смуглом красивом лице, он произвел впечатление на полковника. И командирша очаровательно улыбается, не говорит, а воркует:
— Очень, очень рада познакомиться, господин Каминский. Сразу видно, человек из хорошей семьи. — Но только прапорщик наклонился к ручке, как полковница вскрикивает: «Недоучка!» — поворачивается и убегает из комнаты.
Все поражены. Полковник недоуменно спрашивает:
— В чем дело, господа?
Не получив ответа, выходит. Все поворачиваются к Каминскому, и он объясняет, что вместо руки полковницы поцеловал свою руку.
Командир вернулся явно расстроенный.
— Господа, — обращается к нам, — случившееся здесь я склонен считать досадным недоразумением и объяснить тем, что в школе вам не дали должного воспитания. Постарайтесь скорее устранить этот пробел...
Я получил назначение в 9-ю роту, которой командовал поручик Микиртумов. Александр Георгиевич был призван из запаса, до войны служил в Кургане земским начальником. Человек незаурядного ума и большого жизненного опыта, он многому меня научил.
В то время полк занимал окопы под Сморгонью. Зима 1915–1916 годов прошла здесь сравнительно спокойно. Лишь в марте, когда немцы усилили нажим под Верденом, русские армии Западного фронта для поддержки французов начали активные действия у озера Нарочь. Хотя из-за распутицы наступление имело местное значение и скоро выдохлось, оно основательно выручило союзников. Немецкое командование вынуждено было временно прекратить атаки на Верден.
Весной до нас дошло, что немцы обстреливали соседние части газовыми снарядами. Еще не успокоились встревоженные этим умы, как «солдатский вестник» разнес слух, будто на один из полков дивизии немцы пустили облако удушливых газов. Передавали, как напуганные солдаты бросились бежать, но настигнутые газом, падали в страшных мучениях. Называли число погибших — свыше двух тысяч человек. Хотя многое было преувеличено, сам факт имел место.
Через некоторое время нам роздали подушечки из марли, смоченные каким-то раствором, говорили, что они защищают от отравляющих веществ. Потом прислали противогазы. Первые образцы были громоздкими и неудобными. Многие в них не могли дышать. Начались ежедневные тренировки.
Одновременно пришло распоряжение наладить в ротах противогазовую службу. Предписывалось в каждом взводе держать специального наблюдателя и иметь запас топлива для костров. В случае появления со стороны противника белого, стелящегося облачка наблюдатель обязан был поднять тревогу и зажечь костры. Солдатам надлежало собираться вокруг них, так как дым обеспечивал дополнительную защиту.
В один из апрельских вечеров и наш полк находившийся тогда в резерве недалеко от фронта, подвергся газовой атаке. Накануне вечером мы с Микиртумовым разговорились и уснули поздно. Поэтому спали крепко, и не сразу дошел до сознания голос фельдфебеля Поцелуева, кричавшего в открытую дверь землянки:
— Ваши благородия! Газы!
— Что такое? Какие газы? — подняв голову, спросил заспанный Микиртумов.
— Немецкие газы!
Мы вскочили. Я сразу почувствовал неприятный запах. Ощущение такое, будто отдает растертым луком, раствором горчицы или еще какой-то острой смесью.
Солдаты растерянно метались по лагерю, не зная, что делать.
— Смирно! — громко скомандовал я. И когда люди успокоились, подал вторую команду: — Надеть противогазы, зажечь костры!
Командир роты в противогазе дышать не мог и уселся возле костра, а меня попросил проверить порядок в роте. Я прошел от землянки к землянке. Костры горели тускло, словно в синем тумане. Некоторые солдаты сняли противогазы и, приблизив лица чуть ли не к самому пламени, учащенно дышали.
Скоро после восхода солнца под его лучами газовое облако стало редеть, а потом и совсем пропало. Я снял противогаз — запаха почти не слышно.
От газов у нас пострадало всего пять солдат. Их эвакуировали в тыл.
Хуже получилось с продовольствием. Когда улеглось волнение, денщики согрели чай, принесли из землянки еду. Но в рот ничего нельзя было брать, продукты имели горький вкус...
* * *
Не зря немцы нервничали, прибегали к газам — русские войска готовились к наступлению на огромном фронте от Двинска до Карпат.
Мы с радостью видели, как и на нашем участке, под Сморгонью, накапливаются свежие силы. Ближайшие населенные пункты и леса сплошь забиты пехотой и артиллерией. Ударь теперь мы — и обескровленный враг не выдержит. Возникают надежды скорой победы и долгожданного мира.
С нетерпением ждем приказа. Но проходят дни, недели, а мы все бездействуем. В чем дело?
В умах солдат брожение. То один, то другой обращаются с вопросом:
— Ваше благородие, почему не наступаем?
А что я мог сказать? Старался как умел успокоить, обнадежить. Но чувствовал — солдаты не удовлетворены.
Только позже, в середине двадцатых годов, познакомившись с воспоминаниями царских генералов, я получил ответ на волновавший нас вопрос о причинах бездействия Западного фронта.
Из высказываний командующего нашей 4-й армии стало ясно, что армия была отлично подготовлена к прорыву укрепленных позиций противника у Молодечно. Командующий твердо был убежден, что с теми средствами, которые ему были даны, он, безусловно, одержал бы победу, а потому «войска были вне себя от огорчения, что атака, столь долго подготавливаемая, совершенно для них неожиданно отменена».
А отменил атаку командующий фронтом Эверт, пользовавшийся поддержкой царской клики. Несмотря на то что по плану операции главную роль в наступлении был призван играть Западный фронт, Эверт оттягивал начало наступления.
Правда, наступление армий Юго-Западного фронта началось несколько раньше намеченного срока. Это было вызвано необходимостью помочь Италии, которой грозил окончательный разгром, а также облегчить положение французских войск под Верденом. Но и потом, в течение месяца, русское верховное главное командование в лице Николая» Романова так и не смогло добиться, чтобы Западный фронт хотя бы просто поддержал наступление Юго-Западного.
Дорого обошлась солдатам эта нерешительность царя. Немцы получили возможность маневрировать резервами и в конце концов приостановили победоносное наступление. Единственная помощь, оказанная Ставкой Юго-Западному фронту, заключалась в переброске ему нескольких дивизий с Западного.
Наша дивизия тоже погрузилась в эшелоны. Приехали на станцию Дубно, а оттуда к фронту тронулись пешим порядком. Ночью на третьи сутки выдвинулись на передовую. Выяснили — перед нами австрийцы.
Украинская ночь, в отличие от сырой белорусской, темная, но теплая и сухзя. Можно спать прямо на земле, не боясь простудиться.
Отдохнули, а утром пошли в наступление. Впереди — цепь холмов. На половине пути нашей роте пришлось [31] остановиться — сильно обстреливали вражеские пулеметы. Надо было уловить момент, когда темп стрельбы хотя бы на время снизится, и проскочить опасную зону без больших потерь.
Артиллерия нас не поддержала, и наступление застопорилось. Несколько дальше других проскочили только 11-я и 12-я роты.
Под вечер меня вызвал батальонный и объявил:
— Командир одиннадцатой роты поручик Ушаков заболел, замещавший его прапорщик Мелех контужен. Командир полка временно назначает вас командиром роты.
Сгущались сумерки, и стрельба затихала. Казалось, для солдат наступил желанный отдых. Можно выйти из окопа и размять ноги. Скоро привезут обед. Но враг хитрил. Лишь только мы с батальонным прошли полпути, как начался сильнейший огневой налет. Над окопами поднялась черная стена дыма и пыли.
Мы остановились, Сердце больно сжалось. Сколько народу сейчас погибнет!
Канонада так же внезапно прекратилась, как и началась. На месте многих окопов — перекопанная разрывами земля. В воздухе стоит терпкий запах пороховых газов и крови.
Внезапно в голенище моего сапога врезается торчащий из земли штык, — очевидно, засыпало убитого в окопе.
Шатаясь, к нам подошел прапорщик Мелех и, заикаясь, отрапортовал:
— Господин по-оручик, о-одиннадцатой роты не с-с-уществует...
— Не надо, Мелех, — батальонный остановил его, взял за плечо и ласково сказал: — Иди, голубчик, в околоток. Ординарец, проводи прапорщика.
Когда Мелех ушел, батальонный повернулся ко мне:
— Спасайте остатки людей, ободрите их. А я пойду в двенадцатую.
Вместо вызванного мною фельдфебеля подошел солдат и указал на огромную воронку:
— До стрельбы фельдфебель с санитарами были здесь.
«Были»! Десять человек как будто и не жили на свете! Иду вдоль окопов, спрашиваю:
— Живы, братцы? В ответ слышу:
— Пока живы, а завтра, видать, пойдем за фельдфебелем.
Спаслись многие, но люди напуганы. Приказываю:
— Всем вылезать из окопов! Взводным проверить и доложить о потерях!
Один из взводных подходит:
— Ваше благородие, солдаты отказываются выходить. Говорят, в окопах умирать сподручнее.
Пришлось самому обойти все окопы, вывести солдат. Говорю им:
— Тяжело вам досталось, братцы. Многих нет, но остальным надо жить. Я тоже умирать не хочу. Применим хитрость: отроем окопы впереди, хорошо замаскируем и скроемся в них. А старые подновим. Увидите, что получится.
Впереди поле с овсом. Отмерил я двести шагов, расставил людей и приказал рыть. К утру все было готово: новые окопы отрыты и замаскированы, старые местами подправлены. К рассвету залегли. Я строго наказал никому, кроме наблюдателей, не высовываться. Для меня санитар Семен Иванович Рыжов тоже отрыл щель, прикрыл ее доской, а сверху засыпал землей.
Наступило утро. Что принесет нам новый день — жизнь или смерть?
Первый снаряд разорвался над старыми окопами, второй и третий — там же. Огневой налет — тоже по ним.
Солдаты, лежащие поблизости, приподнимают головы, смотрят на меня с улыбкой:
— А ведь обманули австрийца!
Обстрел с небольшими паузами продолжался весь день. Временами огонь вели 12– и 14-дюймовые орудия. Разорвется такой снаряд — и земля дрожит, а со стенок окопов песок сыплется.
К вечеру стрельба затихла. Чтобы не повторилось вчерашнего, из окопов пока не выходим. Подсчитал потери: пятеро раненых и ни одного убитого. А вчера за один налет было 56 убитых и 19 раненых.
Обошел окопы. Солдаты бодрые. Спрашивают:
— Когда и где новые окопы будем рыть?
— Новых рыть не будем, перейдем в старые.
— Перебьют там!
— А мы врага снова обманем — эти демаскируем, а старые только углубим.
Пришел комбат, одобрил наши действия. Следующий день обещал провести с нами. Затем явился командир 10-й роты прапорщик Шпаченко, говорит:
— Батальонный прислал за опытом. Что вы тут придумали? — Но, выслушав мой рассказ, заметил: — Все это ерунда. Просто противник вел огонь по моей роте, потому у тебя и потери небольшие.
Наступил второй день. Теперь, к нашей радости, снаряды рвались впереди, на оставленных окопах. Было два сильных огневых налета. Вблизи наших окопов падали только перелетевшие снаряды, а 12-й роте пришлось туго.
Едва стемнело, Шпаченко, опять пришел. Спрашивает:
— У тебя какие потери?
— Три человека.
— Ну что же, придется, видно, рыть окопы по твоему методу...
Третий день застал нас в окопах, отрытых впереди новых. На этот раз огонь противника показался мне еще более страшным. Возможно, повлияло то, что мы третий день голодали.
Днем меня вызвал батальонный, находившийся в 12-й роте. С ним были Шпаченко и начальник пулеметной команды.
— Подкрепитесь, а то так и с голоду умереть недолго, — усмехнулся поручик, подавая мне стакан водки и кусок колбасы.
Выпили, поговорили, и я уже решил уходить, но поручик задержал меня до вечера.
Когда стрельба стихла, он пошел со мной. Приходим, смотрим: на месте моей землянки-щели — огромная воронка. Поручик взглянул на меня:
— Кажется, я правильно сделал, что не пустил вас днем!
В ту ночь наши роты сменили. Три дня, проведенные под разрывами снарядов, сблизили меня с солдатами больше, чем годы службы.
За бой у Заложцев меня и Шпаченко произвели в подпоручики...
http://militera.lib.ru/memo/russian/abramov_vl/01.html
Офицерский состав 334 полка в 1914 году.
Никитников Анатолий Михайлович - полковник, командир полка
Томашевский Иосиф Юлианович - подполковник
Масленников Василий Дмитриевич, капитан, с 18.07.1914 начальник хозяйственной части, с 18.10.1915 подполковник
Серебряков Василий Семенович - капитан
Вильканец Антон-Клементий Осипович - капитан
Манучаров Александр Иосифович - капитан
Бяков Валериан Михайлович - штабс-капитан
Невоструев Михаил Александрович - штабс-капитан
Погорельцев Михаил Фомич - поручик
Гендриков Иван Семенович - поручик
Акинин Николай Николаевич - поручик
Журавлев Герман Григорьевич - поручик
Борман Петр Константинович - поручик
Тараборин Николай Васильевич - поручик
Новиков Виктор Иванович 2 - поручик
Алексеев Виктор Николаевич 2 - поручик
Кожевников Василий Акимович - подпоручик.
84-я пехотная дивизия (Российская империя)
В состав дивизии входили:
1-я бригада
333-й Глазовский пехотный полк
334-й Ирбитский пехотный полк
2-я бригада
335-й Анапский пехотный полк
336-й Челябинский пехотный полк
84-я артиллерийская бригада
Начальники дивизии:
19.07.1914 - 15.04.1917 — генерал-майор (с 1915 генерал-лейтенант) Козлов, Владимир Аполлонович
23.05.1917 - 1917 — генерал-майор Молчанов, Семён Егорович
27.08.1917 - 1918 — генерал-майор Семёнов, Николай Григорьевич
Ирбитчане вписали славную страницу в военную историю Отечества. На полях первой мировой войны прославился 334-й пехотный Ирбитский полк, которым командовал Георгиевский кавалер полковник В.И. Шорин (в 1918-1921 гг. был красным командармом и командующим фронтом). Осенью 1918 г. был сформирован 28-й Ирбитский полк горных стрелков. 10 ноября 1918 г. на Монастырской площади Екатеринбурга военный и морской министр Временного Всероссийского правительства вице-адмирал А.В. Колчак вручил полку старинное Георгиевское знамя 3-го гренадерского Перновского полка русской императорской армии. После этого полк стал носить название Ирбитско-Перновский. В настоящее время знамя хранится в Центральном музее Вооруженных Сил.
Когда извозчик подъезжал к вокзалу, городовой остановил нас:
— Скоро подойдет царский поезд. Никого пущать не велено.
Трешница, врученная Воробьевым, возымела действие. Городовой разрешил пройти пешком к вокзалу, очищенному от публики.
Даже не верилось, что я увижу самодержца, которому ежевечерне желали «многая лета» выстроенные на молитву солдаты. Каков-то он?..
Порядком на вокзале распоряжался жандармский полковник Скалой. Он не мог отказать в нашей просьбе «перед смертью за царя и отечество посмотреть на любимого монарха».
Время шло. День кончился. На станционных путях загорелись огни. Начался съезд высокопоставленных лиц. Прибыли губернатор, архиерей, командующий 2-й армией генерал Смирнов, командующий фронтом генерал от инфантерии Эверт.
Царский поезд подтянулся медленно. Николай II вышел из вагона, выслушал рапорт командующего фронтом, протянул руку ему, затем генералам, губернатору, принял благословение архиерея, приложился к его руке, Поздоровавшись с караулом, царь, поминутно запинаясь и покашливая, произнес короткую речь, смысл которой состоял в том, что он не сложит оружия и будет вести войну до победного конца.
Так вот он каков, самодержец всея Руси! Щуплый, рыжий, роста ниже среднего, не говорит, а мямлит... Наш прапорщик Ильинский в Петергофе на что невзрачный, и то, кажется, был представительней.
Еще много дней после этого я выстраивал роту и желал «многая лета» русскому царю. А перед глазами каждый раз возникал образ щуплого мямли...
334-й пехотный Ирбитский полк, в который мы с Воробьевым прибыли, находился в резерве около Молодечно. На следующий день в 12 часов явились на прием к командиру полка. В большой комнате [27] собралось 16 молодых прапорщиков. Присутствовали все батальонные командиры.
Командир полка полковник А. В. Никитников вышел из соседней комнаты с женой, довольно еще моложавой. Остановился, окинул нас взглядом и произнес:
— Здравствуйте, господа. Рад вашему приезду. Прошу представляться.
Первым к нему подходит правофланговый:
— Господин полковник, прапорщик Цымбалов представляется по случаю назначения во вверенный Вам полк.
— Очень рад. Желаю успеха, чинов и орденов, — подает руку и наклоном головы направляет новичка к супруге.
— Рада с вами познакомиться. Откуда прибыли? Из Тулы? Покинули бедных тулянок, и те, поди, грустят? — шутливо спрашивает она.
Прапорщик целует ей руку, щелкает каблуками и отходит.
Я вижу: дебют удачный. Стало быть, надо все делать, как Цымбалов. Представляюсь пятым или шестым. Полковник подает руку, произносит: «Желаю успеха» — и отпускает к супруге.
За мной выходит Каминский. Высокий, стройный, с ястребиными глазами на смуглом красивом лице, он произвел впечатление на полковника. И командирша очаровательно улыбается, не говорит, а воркует:
— Очень, очень рада познакомиться, господин Каминский. Сразу видно, человек из хорошей семьи. — Но только прапорщик наклонился к ручке, как полковница вскрикивает: «Недоучка!» — поворачивается и убегает из комнаты.
Все поражены. Полковник недоуменно спрашивает:
— В чем дело, господа?
Не получив ответа, выходит. Все поворачиваются к Каминскому, и он объясняет, что вместо руки полковницы поцеловал свою руку.
Командир вернулся явно расстроенный.
— Господа, — обращается к нам, — случившееся здесь я склонен считать досадным недоразумением и объяснить тем, что в школе вам не дали должного воспитания. Постарайтесь скорее устранить этот пробел...
Я получил назначение в 9-ю роту, которой командовал поручик Микиртумов. Александр Георгиевич был призван из запаса, до войны служил в Кургане земским начальником. Человек незаурядного ума и большого жизненного опыта, он многому меня научил.
В то время полк занимал окопы под Сморгонью. Зима 1915–1916 годов прошла здесь сравнительно спокойно. Лишь в марте, когда немцы усилили нажим под Верденом, русские армии Западного фронта для поддержки французов начали активные действия у озера Нарочь. Хотя из-за распутицы наступление имело местное значение и скоро выдохлось, оно основательно выручило союзников. Немецкое командование вынуждено было временно прекратить атаки на Верден.
Весной до нас дошло, что немцы обстреливали соседние части газовыми снарядами. Еще не успокоились встревоженные этим умы, как «солдатский вестник» разнес слух, будто на один из полков дивизии немцы пустили облако удушливых газов. Передавали, как напуганные солдаты бросились бежать, но настигнутые газом, падали в страшных мучениях. Называли число погибших — свыше двух тысяч человек. Хотя многое было преувеличено, сам факт имел место.
Через некоторое время нам роздали подушечки из марли, смоченные каким-то раствором, говорили, что они защищают от отравляющих веществ. Потом прислали противогазы. Первые образцы были громоздкими и неудобными. Многие в них не могли дышать. Начались ежедневные тренировки.
Одновременно пришло распоряжение наладить в ротах противогазовую службу. Предписывалось в каждом взводе держать специального наблюдателя и иметь запас топлива для костров. В случае появления со стороны противника белого, стелящегося облачка наблюдатель обязан был поднять тревогу и зажечь костры. Солдатам надлежало собираться вокруг них, так как дым обеспечивал дополнительную защиту.
В один из апрельских вечеров и наш полк находившийся тогда в резерве недалеко от фронта, подвергся газовой атаке. Накануне вечером мы с Микиртумовым разговорились и уснули поздно. Поэтому спали крепко, и не сразу дошел до сознания голос фельдфебеля Поцелуева, кричавшего в открытую дверь землянки:
— Ваши благородия! Газы!
— Что такое? Какие газы? — подняв голову, спросил заспанный Микиртумов.
— Немецкие газы!
Мы вскочили. Я сразу почувствовал неприятный запах. Ощущение такое, будто отдает растертым луком, раствором горчицы или еще какой-то острой смесью.
Солдаты растерянно метались по лагерю, не зная, что делать.
— Смирно! — громко скомандовал я. И когда люди успокоились, подал вторую команду: — Надеть противогазы, зажечь костры!
Командир роты в противогазе дышать не мог и уселся возле костра, а меня попросил проверить порядок в роте. Я прошел от землянки к землянке. Костры горели тускло, словно в синем тумане. Некоторые солдаты сняли противогазы и, приблизив лица чуть ли не к самому пламени, учащенно дышали.
Скоро после восхода солнца под его лучами газовое облако стало редеть, а потом и совсем пропало. Я снял противогаз — запаха почти не слышно.
От газов у нас пострадало всего пять солдат. Их эвакуировали в тыл.
Хуже получилось с продовольствием. Когда улеглось волнение, денщики согрели чай, принесли из землянки еду. Но в рот ничего нельзя было брать, продукты имели горький вкус...
* * *
Не зря немцы нервничали, прибегали к газам — русские войска готовились к наступлению на огромном фронте от Двинска до Карпат.
Мы с радостью видели, как и на нашем участке, под Сморгонью, накапливаются свежие силы. Ближайшие населенные пункты и леса сплошь забиты пехотой и артиллерией. Ударь теперь мы — и обескровленный враг не выдержит. Возникают надежды скорой победы и долгожданного мира.
С нетерпением ждем приказа. Но проходят дни, недели, а мы все бездействуем. В чем дело?
В умах солдат брожение. То один, то другой обращаются с вопросом:
— Ваше благородие, почему не наступаем?
А что я мог сказать? Старался как умел успокоить, обнадежить. Но чувствовал — солдаты не удовлетворены.
Только позже, в середине двадцатых годов, познакомившись с воспоминаниями царских генералов, я получил ответ на волновавший нас вопрос о причинах бездействия Западного фронта.
Из высказываний командующего нашей 4-й армии стало ясно, что армия была отлично подготовлена к прорыву укрепленных позиций противника у Молодечно. Командующий твердо был убежден, что с теми средствами, которые ему были даны, он, безусловно, одержал бы победу, а потому «войска были вне себя от огорчения, что атака, столь долго подготавливаемая, совершенно для них неожиданно отменена».
А отменил атаку командующий фронтом Эверт, пользовавшийся поддержкой царской клики. Несмотря на то что по плану операции главную роль в наступлении был призван играть Западный фронт, Эверт оттягивал начало наступления.
Правда, наступление армий Юго-Западного фронта началось несколько раньше намеченного срока. Это было вызвано необходимостью помочь Италии, которой грозил окончательный разгром, а также облегчить положение французских войск под Верденом. Но и потом, в течение месяца, русское верховное главное командование в лице Николая» Романова так и не смогло добиться, чтобы Западный фронт хотя бы просто поддержал наступление Юго-Западного.
Дорого обошлась солдатам эта нерешительность царя. Немцы получили возможность маневрировать резервами и в конце концов приостановили победоносное наступление. Единственная помощь, оказанная Ставкой Юго-Западному фронту, заключалась в переброске ему нескольких дивизий с Западного.
Наша дивизия тоже погрузилась в эшелоны. Приехали на станцию Дубно, а оттуда к фронту тронулись пешим порядком. Ночью на третьи сутки выдвинулись на передовую. Выяснили — перед нами австрийцы.
Украинская ночь, в отличие от сырой белорусской, темная, но теплая и сухзя. Можно спать прямо на земле, не боясь простудиться.
Отдохнули, а утром пошли в наступление. Впереди — цепь холмов. На половине пути нашей роте пришлось [31] остановиться — сильно обстреливали вражеские пулеметы. Надо было уловить момент, когда темп стрельбы хотя бы на время снизится, и проскочить опасную зону без больших потерь.
Артиллерия нас не поддержала, и наступление застопорилось. Несколько дальше других проскочили только 11-я и 12-я роты.
Под вечер меня вызвал батальонный и объявил:
— Командир одиннадцатой роты поручик Ушаков заболел, замещавший его прапорщик Мелех контужен. Командир полка временно назначает вас командиром роты.
Сгущались сумерки, и стрельба затихала. Казалось, для солдат наступил желанный отдых. Можно выйти из окопа и размять ноги. Скоро привезут обед. Но враг хитрил. Лишь только мы с батальонным прошли полпути, как начался сильнейший огневой налет. Над окопами поднялась черная стена дыма и пыли.
Мы остановились, Сердце больно сжалось. Сколько народу сейчас погибнет!
Канонада так же внезапно прекратилась, как и началась. На месте многих окопов — перекопанная разрывами земля. В воздухе стоит терпкий запах пороховых газов и крови.
Внезапно в голенище моего сапога врезается торчащий из земли штык, — очевидно, засыпало убитого в окопе.
Шатаясь, к нам подошел прапорщик Мелех и, заикаясь, отрапортовал:
— Господин по-оручик, о-одиннадцатой роты не с-с-уществует...
— Не надо, Мелех, — батальонный остановил его, взял за плечо и ласково сказал: — Иди, голубчик, в околоток. Ординарец, проводи прапорщика.
Когда Мелех ушел, батальонный повернулся ко мне:
— Спасайте остатки людей, ободрите их. А я пойду в двенадцатую.
Вместо вызванного мною фельдфебеля подошел солдат и указал на огромную воронку:
— До стрельбы фельдфебель с санитарами были здесь.
«Были»! Десять человек как будто и не жили на свете! Иду вдоль окопов, спрашиваю:
— Живы, братцы? В ответ слышу:
— Пока живы, а завтра, видать, пойдем за фельдфебелем.
Спаслись многие, но люди напуганы. Приказываю:
— Всем вылезать из окопов! Взводным проверить и доложить о потерях!
Один из взводных подходит:
— Ваше благородие, солдаты отказываются выходить. Говорят, в окопах умирать сподручнее.
Пришлось самому обойти все окопы, вывести солдат. Говорю им:
— Тяжело вам досталось, братцы. Многих нет, но остальным надо жить. Я тоже умирать не хочу. Применим хитрость: отроем окопы впереди, хорошо замаскируем и скроемся в них. А старые подновим. Увидите, что получится.
Впереди поле с овсом. Отмерил я двести шагов, расставил людей и приказал рыть. К утру все было готово: новые окопы отрыты и замаскированы, старые местами подправлены. К рассвету залегли. Я строго наказал никому, кроме наблюдателей, не высовываться. Для меня санитар Семен Иванович Рыжов тоже отрыл щель, прикрыл ее доской, а сверху засыпал землей.
Наступило утро. Что принесет нам новый день — жизнь или смерть?
Первый снаряд разорвался над старыми окопами, второй и третий — там же. Огневой налет — тоже по ним.
Солдаты, лежащие поблизости, приподнимают головы, смотрят на меня с улыбкой:
— А ведь обманули австрийца!
Обстрел с небольшими паузами продолжался весь день. Временами огонь вели 12– и 14-дюймовые орудия. Разорвется такой снаряд — и земля дрожит, а со стенок окопов песок сыплется.
К вечеру стрельба затихла. Чтобы не повторилось вчерашнего, из окопов пока не выходим. Подсчитал потери: пятеро раненых и ни одного убитого. А вчера за один налет было 56 убитых и 19 раненых.
Обошел окопы. Солдаты бодрые. Спрашивают:
— Когда и где новые окопы будем рыть?
— Новых рыть не будем, перейдем в старые.
— Перебьют там!
— А мы врага снова обманем — эти демаскируем, а старые только углубим.
Пришел комбат, одобрил наши действия. Следующий день обещал провести с нами. Затем явился командир 10-й роты прапорщик Шпаченко, говорит:
— Батальонный прислал за опытом. Что вы тут придумали? — Но, выслушав мой рассказ, заметил: — Все это ерунда. Просто противник вел огонь по моей роте, потому у тебя и потери небольшие.
Наступил второй день. Теперь, к нашей радости, снаряды рвались впереди, на оставленных окопах. Было два сильных огневых налета. Вблизи наших окопов падали только перелетевшие снаряды, а 12-й роте пришлось туго.
Едва стемнело, Шпаченко, опять пришел. Спрашивает:
— У тебя какие потери?
— Три человека.
— Ну что же, придется, видно, рыть окопы по твоему методу...
Третий день застал нас в окопах, отрытых впереди новых. На этот раз огонь противника показался мне еще более страшным. Возможно, повлияло то, что мы третий день голодали.
Днем меня вызвал батальонный, находившийся в 12-й роте. С ним были Шпаченко и начальник пулеметной команды.
— Подкрепитесь, а то так и с голоду умереть недолго, — усмехнулся поручик, подавая мне стакан водки и кусок колбасы.
Выпили, поговорили, и я уже решил уходить, но поручик задержал меня до вечера.
Когда стрельба стихла, он пошел со мной. Приходим, смотрим: на месте моей землянки-щели — огромная воронка. Поручик взглянул на меня:
— Кажется, я правильно сделал, что не пустил вас днем!
В ту ночь наши роты сменили. Три дня, проведенные под разрывами снарядов, сблизили меня с солдатами больше, чем годы службы.
За бой у Заложцев меня и Шпаченко произвели в подпоручики...
http://militera.lib.ru/memo/russian/abramov_vl/01.html
Офицерский состав 334 полка в 1914 году.
Никитников Анатолий Михайлович - полковник, командир полка
Томашевский Иосиф Юлианович - подполковник
Масленников Василий Дмитриевич, капитан, с 18.07.1914 начальник хозяйственной части, с 18.10.1915 подполковник
Серебряков Василий Семенович - капитан
Вильканец Антон-Клементий Осипович - капитан
Манучаров Александр Иосифович - капитан
Бяков Валериан Михайлович - штабс-капитан
Невоструев Михаил Александрович - штабс-капитан
Погорельцев Михаил Фомич - поручик
Гендриков Иван Семенович - поручик
Акинин Николай Николаевич - поручик
Журавлев Герман Григорьевич - поручик
Борман Петр Константинович - поручик
Тараборин Николай Васильевич - поручик
Новиков Виктор Иванович 2 - поручик
Алексеев Виктор Николаевич 2 - поручик
Кожевников Василий Акимович - подпоручик.
84-я пехотная дивизия (Российская империя)
В состав дивизии входили:
1-я бригада
333-й Глазовский пехотный полк
334-й Ирбитский пехотный полк
2-я бригада
335-й Анапский пехотный полк
336-й Челябинский пехотный полк
84-я артиллерийская бригада
Начальники дивизии:
19.07.1914 - 15.04.1917 — генерал-майор (с 1915 генерал-лейтенант) Козлов, Владимир Аполлонович
23.05.1917 - 1917 — генерал-майор Молчанов, Семён Егорович
27.08.1917 - 1918 — генерал-майор Семёнов, Николай Григорьевич
Ирбитчане вписали славную страницу в военную историю Отечества. На полях первой мировой войны прославился 334-й пехотный Ирбитский полк, которым командовал Георгиевский кавалер полковник В.И. Шорин (в 1918-1921 гг. был красным командармом и командующим фронтом). Осенью 1918 г. был сформирован 28-й Ирбитский полк горных стрелков. 10 ноября 1918 г. на Монастырской площади Екатеринбурга военный и морской министр Временного Всероссийского правительства вице-адмирал А.В. Колчак вручил полку старинное Георгиевское знамя 3-го гренадерского Перновского полка русской императорской армии. После этого полк стал носить название Ирбитско-Перновский. В настоящее время знамя хранится в Центральном музее Вооруженных Сил.
Культурное наследие 