Серков А. А. Воспоминания

Серков А. А. Воспоминания
Начало моих воспоминаний необычное. Начал я их писать в 1973 году в ответ на просьбу редактора газеты “За Родину”, которая выходила в 397 стрелковой дивизии, который просил написать воспоминания из моей боевой жизни, они нужны были, т.к. готовилась книга “Дорогами войны” о боевом пути нашей дивизии. Я начал и забросил эту рукопись. Книга вышла, в ней четыре раза упоминается моя фамилия и батарея, которой я командовал.
Все это, очевидно, взято из подшивок дивизионной газеты.
Выйдя на пенсию, я решил продолжить рукопись и временами продолжал писать. Она не предназначена для широкого круга читателей - это автобиографическое описание жизни и работы. Оставляю эту рукопись моим родным, как память об отце - детям: Владимиру и Вере, и внукам своим Алеше, Ирине и Анне.
Если у кого-то появится интерес к работе Ирбитского горисполкома в 1951-1977 годах, то некоторая часть его деятельности освещена в рукописи.
В первой части описано мое участие в Великой Отечественной войне, во время которой я был дважды ранен и награжден шестью боевыми орденами. За труд в городе Ирбите - двумя орденами и мне присвоено звание “Почетный гражданин г. Ирбита”.
Я счастлив, что пройдя через горнило войны, остался жив и достаточно отмечен государством и за войну и за труд.

А.Серков


Добрый день, Анатолий Венедиктович!


Сегодня, т.е. 13 февраля 1973 г. получил ваше письмо и решил сразу написать. Об этом мне писал и Андрей Тимофеевич Макаров. Он тоже просил меня написать воспоминания, но я не собрался. Во-первых, трудно писать о себе, а во-вторых, я хотел с ним переговорить об этом лично. В середине ноября прошлого года я был в Москве, позвонил ему, но встречи у нас не получилось. Может я виноват, что не позвонил ему в третий раз, но не в моем характере быть навязчивым, тем более у него был мой телефон (я жил в “России”) и он мне хотел позвонить, я прождал целый вечер звонка, но его не последовало...
Не знаю с чего и начать, как писать, я никогда не упражнялся в писании очерков, да еще таких, где нужно говорить о себе. Постараюсь написать немного о своей юности, об отдельных эпизодах из жизни нашей батареи, а остальное отдаю в Ваши руки литератора и корреспондента.
Родился я в 1923 году на Урале, в деревне Малая Серкова Байкаловского района Свердловской области. Жил там до семилетнего возраста, об этом периоде остались отдельные воспоминания. Жили мы вдвоем с матерью, но когда мне исполнилось 7 лет, мать вышла замуж. Отчим Cерков Сергей Александрович, участник первой мировой войны, был доброй души человек и заменил мне отца. О нем у меня самые добрые воспоминания,он был не хуже любого родного отца. Воевал он в пехоте, имел 4 Георгиевских креста, два из них сохранились до сих пор, а остальные куда-то исчезли. Мне запомнились его рассказы о войне, о том, как они ходили в атаки, в разведку. Я с удовольствием, с “открытым ртом” ловил каждое слово, когда они - участники этой войны вспоминали “минувшие дни”.
С 1930 года и по настоящее время я живу в городе Ирбите (не считая войны и службы в армии после войны до 1947 г.).

Перед войной


Этот период жизни в городе Ирбите я помню лучше. Биография моя до войны, как и тысяч других ребят 1923 года рождения, похожа на биографии моих сверстников. Учился в школе, 17 июня 1941 г. был выпускной вечер после окончания десяти классов, а 22 июня мы - выпускники - договорились провести классный вечер и он совпал с этой роковой для нашей родины датой. Среди ребят ничем не выделялся, если не считать роста (180 см) и худобы.
Как и большинство моих соучеников в 1938 г. вступил в комсомол. Было у меня и общественное поручение: председатель первичной организации Осоавиахима. В наше время большинство ребят (юношей) были значкистами ГТО, ГСО, ВС, ПВХО. Оборонной работе в пред-военные годы уделялось много внимания и мы с гордостью носили перечисленные значки. Сейчас, по-моему, неправильное отношение к орденам - некоторые ложно стесняются их носить, а ведь это имеет большое воспитательное значение для молодого поколения. Это отступление, но я его привожу из своего опыта. С каким удовольствием я слушал рассказы ветеранов и своего отчима. А в то время Георгиевские кресты не признавались, хотя они были заслужены кровью солдата.
Город наш небольшой, известен был Ирбитской ярмаркой. Хороша у нас природа. Стоит город на слиянии двух небольших рек, со множеством озер по поймам. Изобилие лесов и дичи привлекало многих любителей охоты, а рыба в водоемах привлекала рыбаков.
Охота и рыбалка, ночевки в лесу, на берегу реки - было любимым моим занятием. С 15 лет-него возраста и до ухода в армию не расставался с ружьем, а остальное время каникул пропадал на рыбалке. Общение с природой, эта романтика увлечения охотой и рыбалкой, понимание многих явлений природы, ориентировка в лесу, длительные походы на лыжах с ружьем во многом мне помогли и во время войны. Выносливость, выработанная в суровых условиях уральской зимы, сон в лесу у костра - многое подобное пришлось переживать и во время войны, для меня все это не представляло больших трудностей.
Хождение в разведку по лесной незнакомой местности. Мы “нащупали” место, где был разрыв в немецкой обороне примерно метров 200. Была в лесу прорублена полоса такой длины и метров 50 в ширину. как к ней выйти ночью? А по концам этой полосы стояли два ДЗОТа, немного собьешься и напорешься на них. Мы ходили по этому маршруту 3 раза. А всего в разведку я ходил не 3, а 5 раз. Мы применили небольшие затески на деревьях, которые видны и ночью. По ним мы и ходили. Так делает охотник в незнакомом лесу, когда ему нужно попасть на это же место второй раз и есть опасность заблудиться. А в разведке такая оплошность стоит жизни.
Или второй момент. Последний раз из разведки мы выходили с боем. Немцы нас обнаружили во время перехода через эту просеку, что я описал выше. Мы сравнительно благополучно от них отбились и когда вышли в нейтральную зону (а под Столином она исчислялась километрами), я обратил внимание, что параллельно с нами кто-то идет, так как вороны вели себя беспокойно, кружились и каркали. У меня мелькнула догадка, что нам хотят перерезать дорогу немцы. После этого мы круто повернули напрямик на Тумень (было такое село и озеро) и ушли от преследования. наша догадка была правильной - на этих немцев наткнулись наши солдаты, вернее немцы на них, так как наши были в боевом охранении.
Итак, начинаю писать через 11 лет (сегодня 1984 г.). Как летит время! Вернусь к началу войны. Выпускной вечер - впереди лето, забота о поступлении в ВУЗ ... и вдруг эта роковая новость - война!
Нам, “зеленым” юнцам казалось, что “не видать им красавицы Волги, не пивать им из Волги воды”. Такое настроение было не только у нас.
В армию я был призван 9 сентября 1941 года. Помню тихую сентябрьскую ночь, железнодорожный вокзал, мать со слезами провожающая единственного сына, подруга школьная (будущая жена). Гудок паровоза и поезд увозил в неизвестность. Не думал я тогда, что через три с лишним года - 2 декабря 1944 года вернусь в родной город на костылях, после ранения.
Всю ночь простоял у окна вагона, мимо проплывали знакомые родные места. Из Ирбитского военкомата уезжала группа человек 50. В Свердловске нас пересадили на специальный воинский эшелон из товарных вагонов и повезли в город Оренбург (Чкалов в то время). Смутные воспоминания остались от дорожных впечатлений. Долго стояли в Челябинске и Троицке, покупали какую-то еду, сбегали за кипятком - вот и все оставшееся в памяти. Из вагона без разрешения далеко уходить было нельзя.
Привезли нас всех во 2 Чкаловскую авиашколу штурманов. До прохождения медицинской комиссии разместили в каком-то здании (кажется какое-то гражданское учреждение размещалось здесь до войны). Вот тут я почувствовал только, что такое солдатская жизнь: подъем в 6.00, завтрак не досыта, целый день занят, в обед и ужин тоже не наедался. Все время мучило чувство голода. Занятий никаких не было, но день занят различными работами. Нашей песней строевой была:
Там где пехота не пройдет
И бронепоезд не промчится,
Где не пройдет угрюмый танк,
Там пролетит стальная птица,
Пропеллер громче песню пой...

Наконец, наступил день медицинской комиссии. Врачам никаких жалоб не высказал. Хотелось быть летчиком. Посадили меня на вращающийся стул, остановили и предложили встать. Встал и повалился. В общем, “рожденный ползать - летать не может”. Так мы себя окрестили. Таких, не прошедших комиссию, было много. А как хотелось домой! Была маленькая надежда, что временно отправят обратно. Было несколько ребят, которых отправили домой. Но с нами распорядились по-другому - направили в Тоцкие военные лагеря (Оренбургская область).
Унылая местность, эту скучную картину дополняла осень, тяжелое положение на фронте, мы поняли, что война - это не романтика, а тяжелейшие испытания для народа. Появились люди, испытавшие первые месяцы войны на себе. Их рассказы на многое нам открыли глаза.

Тоцкие лагеря


Тоцкие лагеря 1941 года - это лагеря, куда воинские части выезжали на лето и жили в палатках. А был уже конец сентября. Спать в палатках было холодно, да плюс ко всему систематическое недоедание. В день выдавали 600 гр. хлеба и приварок - в основном болтушка из муки и картошки. Обмундировали во все старое (БУ) обмундирование, шинель коротка, на ногах обмотки и ботинки, волосы подстрижены под машинку, на голове пилотка, которая никак не гармонировала с моей большой головой. Исхудавший и в этой одежде я был похож на окопного солдата, перенесшего сыпной тиф. Очень тяжело мы переживали этот период. Было одно желание: на фронт, чтобы лучше одеться и быть сытым. На наших глазах отправляли на фронт маршевые роты, все они были хорошо обмундированы и кормили их по фронтовым нормам.
В первые недели пребывания, наряду с учебой, строили для себя казарму-землянку. Был вырыт большой котлован (размер примерно 50мХ10м). Над ним была возведена крыша и стены, внутри двухярусные нары, на концах казармы-землянки стояло по одной чугунной печке. Столовой не было, ели на столах под открытым небом стоя. Занимались по 12 часов в сутки. Меня определили на учебу радиотелеграфистом. Рация 6-ПК.
Вместе с нашими частями формировались части Польской армии. Хорошо обмундированные, сытые - все для них шло из Англии. Вскоре сформированная польская часть через Среднюю Азию и Иран была отправлена. Так нам говорили.
Учеба на радиотелеграфистов мне нравилась. 12 часов занятий, в 11.00 отбой, в 6.00 подъем и опять 12 часов. И так каждый день до февраля 1942 года. Мысли о доме, о сытой еде, воспоминания о хорошем мирном времени не выходили из головы. Особенно вспоминалось лето 1941 года (первая любовь, время, проведенное с И.М., она очень нравилась и моей маме). Не думал, что война надолго нас разлучит и так неожиданно сведет вместе в 1944 году.
Наконец, долгожданная отправка на фронт. Именно долгожданная. Надоело голодать, ходить в плохом старом обмундировании, и в конце концов, надоело однообразие такой жизни. Личные вещи (костюм. рубашка. белье), привезенные из дома. были променяны на хлеб, ряженку и арбузы - в общем на все, что можно было есть. Погрузились мы в теплушки товарного поезда и поехали на Москву через Куйбышев. Молодой организм при достаточном питании (в поезде кормили по фронтовым нормам) быстро набирал силу и я заметно посвежел, к тому же целыми сутками ничего не делали - отдыхали. На нарах тепло, целый день топим печку и после изнурительной учебы впроголодь жизнь показалась раем. Поезд шел медленно, на остановках на нас, молодых, смотрели со слезами на глазах женщины. Да и мы понимали, что едем не на экскурсию. Навстречу шли санитарные поезда с ранеными, общение с ними, настроение их и рассказы создали реальное представление о фронте, о войне и заставляли нас задумываться о будущем. А будущее было неизвестно...

В Москве

Через несколько дней прибыли в Москву, долго стояли на окружной дороге. Москва стояла “притихшая”, “угрюмая”, на близлежащих улицах не было видно следов бомбежки, немцы от Москвы уже отступили и мы спокойно поехали по Октябрьской железной дороге на Ленинград. Мне впервые пришлось увидеть среднерусскую природу, подмосковные дачные поселки. Но везде чувствовалась война, ее следы все чаще виднелись вдоль железной дороги. Проехали разрушенные Клин, Калинин и утром в один из февральских дней прибыли на станцию Бологое. Вот здесь впервые увидели следы бомбежки этой станции. Железнодорожные пути были восстановлены, поезд прибыл и остановился возле пассажирского поезда для заключенных (окна все были перекрыты решетками), рядом с поездом остались огромные воронки, в одну из самых больших были свалены трупы погибших людей, часть из них обгорела. Жуткая картина! В течение дня несколько раз паровозы короткими гудками извещали о воздушной тревоге и мы убегали из эшелонов в ближайшее болото. Но за весь день бомбежки станции не было, самолеты шли дальше. А ночью нас построили и мы пешком пошли до Выползово - там переночевали, а утром пошли в столовую на завтрак.
Иногда смотришь кино и говоришь, что такие неожиданные встречи бывают только в кино. Но, оказывается, бывают и в жизни. Позавтракали и я вышел из столовой, встал на солнышке у стены. Смотрю строем идут десантники-парашютисты. Спросил: “Откуда ребята?”, услышал ответ: “С Урала”. Решил посмотреть нет ли кого знакомых, и неожиданно увидел школьного друга Славку Санникова. Вместе ходили на рыбалку, вдвоем на одном велосипеде ездили в лес, купались, рыбачили. Много у нас было общих интересов. Потом он уехал учиться в Пермское речное училище, а я остался учиться в Ирбите. Не виделись два года и вдруг такая неожиданная встреча. Он был один из лучших лыжников в школе, спортсмен. И вот за эти его качества определили в воздушно-десантные войска. Немного поговорили, он сказал, что по слухам они должны лететь на запад от Москвы. Бои тогда шли западнее столицы, наше наступление уже выдыхалось.
Это была последняя наша встреча. Очевидно их выбросили в тыл к немцам и там он погиб. Позднее, когда я был в Ирбите в госпитале, я был у его матери Санниковой Марии Сысоевны и она мне сказала, что последнее письмо от Славы было в феврале месяце 1942 года.
Здесь, в Выползово, моя военная судьба круто изменилась. Всех, имеющих среднее образование, отобрали и направили на курсы младших лейтенантов в город Вышний Волочек. В том числе на эти курсы был направлен Степан Петрович Лукин родом из Усть-Ницы Слободотуринского района (будущий прокурор Свердловской области). Город Вышний Волочек я и сейчас плохо представляю. Нас разместили в бывшем монастыре, в городе почти не бывали. Запомнил только окрестности монастыря, вблизи проходил канал Петровских времен. Он соединял судоходные пути севера и юга нашей Родины.
Курсы были трехмесячные, готовили командиров взводов артиллерийских батарей. Тоже полная нагрузка, учеба в классах, на местности, стрельба из орудий. В общем, через три месяца младший лейтенант - скороспелка Серков А.А. был готов. Получив командирское обмундирование и один “кубарь” в петлицу был отправлен в распоряжение штаба 1й Ударной армии Северо-Западного фронта на должность командира взвода батареи. Был май 1942 года. 19ти лет отроду, в звании младший лейтенант я прибыл в 397 стрелковую дивизию, в 447 стрелковый полк и принял 2й огневой взвод 76мм полковой батареи.

Первое ранение


Шли тяжелые бои под Рамушево. Батарея стояла на закрытой позиции, было голодно, дорог не было, продовольствие сбрасывали с самолетов, поели все, что было похоже на еду, в том числе и убитых ранее лошадей.
Потом наступило затишье. И вот в один из июньских дней мы, привыкшие к тишине, расслабились, не соблюдали по-настоящему правила маскировки, ходили на огневой позиции и вдруг из-за леса на малой высоте пронеслись два “Мессершмитта”. Сделали разворот и сбросили бомбы на батарею. Я не успел укрыться в ровике и упал на землю. Бомбы были сброшены небольшого веса, одна из них разорвалась слева от меня. Удар воздушной волной, звон в ушах и боль в левой ягодице. Даже не сразу понял, что это прилетел осколок от бомбы. При втором заходе самолетов я уже был в траншее и тогда понял, что ранен. Кровь промочила брюки. С трудом сделали перевязку и отправили в медсанбат, а из медсанбата на повозке, по болотам, по вымощенной деревьями дороге (слань), как по стиральной доске, повезли до какой-то пристани на озере Селигер. Боль была невыносимая, так как каждый удар колеса о дерево отдавался на рану.
Наконец, привезли к озеру, погрузили на катер и выгрузили в городе Осташкове, а там пере-правили в город Бежецк. Сделали рассечение раны (осколок не стали вынимать) и через месяц выписали из госпиталя. Бежецк находился в зоне действия вражеской авиации. Воздушные тревоги повторялись два-три раза в день. Но бомбили станцию, а район распо-ложения госпиталя ни разу не бомбили, но каждый раз казалось, что летят бомбить именно нас. Лето было в разгаре, когда меня выписали из госпиталя. В это время на юге шли тяжелые бои в районе Харькова. Сводки не радовали, наши войска оставили Харьков, но мы все еще не предполагали, что начнутся драматические события и враг дойдет до Волги - Сталинграда.
Получив документ-справку о ранении, я снова направился в штаб 1й Ударной и попросился в свой полк и свою батарею. И вот в один из июльских дней 1942 года я вернулся к своим, снова принял свой взвод. Батарея стояла на другой огневой позиции - старую, подвергшуюся бомбежке, сменили. На фронте у нас было затишье, так лежишь возле орудий и будто нет войны. От переднего края по прямой до батареи было километра три. Тишину нарушали и напоминали о войне отдельные взрывы мин на переднем крае, да редкие пулеметные очереди. Недалеко от нас (метрах в семистах) была деревня Речица, но от нее осталось только название. Она полностью была уничтожена и в ней не было ни одного жителя. Изредка пролетит наш или немецкий самолет и опять тихо.
В один жаркий солнечный день недалеко от нашей батареи упал немецкий бомбардировщик Ю-52. Он возвращался из нашего тыла и был настигнут советскими истребителями. Врезался в землю и сгорел. Это было в сторону переднего края метров 500 от батареи. Мы, конечно, побежали к месту падения самолета. От летчиков остались куски обгоревшего мяса, а машина разлетелась на куски. Ребята из дюралюминия делали портсигары, а я нашел большой магнит дугообразный. По своей молодости (и глупости) решил, что если приложить магнит к шраму, где находился осколок от авиабомбы, то он его вытянет. Так и сделал. В результате осколок сшевелил с места и долго болела левая нога, особенно была сильная боль в ягодице.

На Валдае


Вот так и воевали бы, но... тяжелая обстановка под Сталинградом (это я понял позднее) продиктовала и нашим войскам на северо-западе вести себя более активно. Нашему полку и дивизии было приказано вести наступление для того, чтобы сковать какую-то часть немецких сил на нашем участке фронта. Немцы на этот фронт не могли не обращать внимания, так как их 16-я армия находилась в полуокружении. В нашу оборону вдавался большой клин по Валдайской возвышенности и в любой момент мог быть перехвачен коридор, по которому шло сообщение с 16-й армией. Это немцы понимали, понимали и наши, что “клин” этот является плацдармом на будущее наступление.
Потянулись первые раненые, командир батареи старший лейтенант Яцук находился на переднем крае, на НП, и мы по его команде вели огонь.
Успеха наши не добились и “бои местного значения” вскоре утихли.
В августе 1942 года я был принят кандидатом в члены ВКП(б). На этом кончилась моя комсомольская юность и юность вообще.
В ноябре 1942 года нас передвинули на другой участок и орудия были установлены на прямую наводку. Зима была ранняя, уже выпал снег и вот ночью мы потащили пушки к окопам пехоты. Передний край наш и немецкий проходили в лесу настолько близко, что ночью слышны голоса немцев.
При перевозке орудий немцы услышали и открыли минометный огонь. Для нас, стоявших за несколько километров от фронта, эта близость немецкой обороны и минометный обстрел были настолько страшны (я сужу по себе), что кажется на этом кончилась моя жизнь. Мы залегли, от разорвавшейся мины я почувствовал сильный удар в колено и закричал, что меня ранило, но это прилетел комок мерзлой земли и никакого ранения не оказалось. Потом было стыдно, но было именно так. Не помню сколько мы простояли на этом участке, мне кажется, что дней 15-20, и нас перевели на другое место. Но эти дни показались адом. неимоверный страх, никакого аппетита. Как раз в это время от мамы пришла посылка, разделили между собой содержимое, а в рот не лезет. Невозможно выйти из блиндажа: бьет снайпер, рвутся мины, свистят пули. В дополнение ко всему ударила “Катюша” и снаряды рвались у нас и у немцев, но все равно веселее!
При минометном обстреле погиб старший сержант Белых, родом из Одесской области, командир 3-го орудия. Он залег, а мина угодила прямо в него (страшная картина).
Вскоре поступил приказ: пушки перевезти в другое, более спокойное место. Наши траншеи от немецких метров 300-400. Обстрела нет, хороший блиндаж, тишина, но нас предупредили, что тишина обманчива. Прошлой ночью финны подползли на КП соседней роты и выкрали командира роты. Убили часового и всех, кто был в блиндаже, комроты утащили.
Как-то днем появился немецкий самолет и сбросил листовки. Одна листовка попала ко мне. Это были листовки за подписью генерал-лейтенанта Власова и генерал-майора Малышкина. Листовка приглашала переходить в РОА и служила пропуском. Но у нас в полку предателей не оказалось.
В начале или середине декабря нас снова перебросили на другое место. (Я думаю, что мы курсировали вдоль “коридора”).
Шли ночью и только к рассвету пришли в какой-то лес. Мне было приказано днем найти огневую позицию для прямой наводки. Я ушел с командиром орудия к переднему краю. Орудие нужно было тянуть на себе по снегу и по болоту около километра. К вечеру орудие было установлено на опушке болота, поросшего мелкими соснами.
Участок фронта был спокойный, от пушки до немцев метров триста. Никакой стрельбы, и наш хозяйственный взвод развел костры.
Прилетела “Рама” и вскоре прилетели “Юнкерсы” и разбомбили. А орудие и мы под бомбежку не попали. Правда особого вреда не нанесли и хозвзводу. Кого-то ранило и убило одну лошадь. Но могло быть хуже, так как окопов, ровиков не было, но и немцы бомбили наугад, по лесу.
Не знаю зачем нас сюда поставили. Мы не сделали ни одного выстрела, а на следующий день приказали сниматься. К вечеру перетащили орудие к хозвзводу и к концу дня оказались на участке под Цемено - там наши прорвали оборону и врезались в горловину Демянской группировки 16-й армии. Там намечался успех. Это было 30 декабря 1942 года. А ночью на 31 декабря мне приказали орудия ввести в прорыв к прорвавшемуся 447 стрелковому полку. Там был 1-й огневой взвод и все командиры нашей батареи, там был и командир полка.
Перед немецкими траншеями находилось болото шириной около километра, сколько-то орудия подвезли на лошадях, а дальше надо было тащить на себе. К рассвету нам удалось докатить пушки до места прорыва немецкой обороны. До немецких траншей (окопов) оставалось метров семьдесят. В месте прорыва стояло несколько наших танков, подорвавшихся на минах. В этом месте нас застал рассвет, а в окопах были снова немцы. По нам открыли стрельбу из пулеметов и автоматов. Мы вынуждены были забраться под танки. Выгребли снег из под них и получилось укрытие. В течение дня нас долбили из минометов, пытались несколько раз вылезать из траншеи и покончить с нами, но мы их отгоняли стрельбой из карабинов и двух автоматов.
Так продержались один день, а к вечеру из 15 человек осталось нас семь. Одних ранило, других убило. Ночью получили приказ вывезти орудия обратно.
Втроем взялись за “правило”, а четверо - за колеса, и орудие накатили на противотанковую мину. В живых остались только мы втроем, остальных разбросало по сторонам. От некоторых ничего не осталось.
Двоих я послал за саперами, чтобы проверили и обезвредили мины и помогли вытащить другое орудие, а сам снова заполз под танк, и стал дожидаться возвращения солдат с саперами. Немцы были рядом, ракеты для освещения падали близко. Я надеялся, что если немцы подойдут к танкам, то меня все равно не увидят - кругом было много трупов погибших при прорыве обороны солдат.
Прошло какое-то время, а мне показалось оно вечностью, я услышал скрип снега и увидел силуэты людей, осторожно идущих с нашей стороны. Пришли саперы с миноискателями и два бойца из моего взвода. Осторожно выкатили уцелевшее орудие подальше от немецких траншей, а дальше вывезли на конях. Вот так я встретил новый 1943 год.
Из окружения из нашей батареи никто не вернулся. Очевидно все погибли, а может быть кто-то попал в плен.
Таким образом из боевых расчетов осталось два человека, а из пяти командиров (офицеров) один я.

Новый 1943 год


Первого января 1943 года меня вызвали в политотдел дивизии и вручили партийный билет. К этому времени уже кончился кандидатский стаж.
Вернулся в полк и меня назначили командиром батареи. От нашего полка осталось очень мало бойцов, так как он пострадал сильно при прорыве обороны, прорвавшиеся же погибли в окружении. Говорили, что командира полка раненого вывезли из окружения на танке.
Я только потом понял насколько важно было перерезать этот единственный коридор для 16-й армии противника и почему противник оказывал яростное сопротивление. 16-я армия была на “волосок” от окружения, так как перешеек простреливался артиллерией с нашей стороны и с другой.
На смену раненому командиру полка был назначен майор Макаров Андрей Тимофеевич, бывший секретарь райкома комсомола из Архангельской области, который командовал нашим полком до конца войны. (Впоследствии генерал-лейтенант, Герой Советского Союза).
Так закончилось пребывание нашей дивизии (и полка конечно) на Северо-Западном фронте.
Нас отвели в тыл, погрузили в эшелоны и мы оказались в городе Ефремове Тульской области. В памяти о поездке по железной дороге мало что запомнилось. Один раз над нашим эшелоном на бреющем полете пролетел самолет, но обстрела и бомбежки не было, поезд все дальше уходил в тыл.
Помню, что на какой-то станции стоял эшелон с бойцами, их часть перебрасывалась после Сталинградских боев на другое направление, наверное тоже на будущую Орловско-Курскую дугу. Они с восторгом рассказывали о разгроме немцев под Сталинградом, запомнилось из их рассказов немного (сейчас мы знаем подробно об этой исторической битве).
Наш полк расквартировали в деревне в нескольких километрах от города Ефремова. Получали пополнение личным составом, в нашей батарее осталось одно орудие - получили три новых, полностью укомплектовали боевые расчеты - по семь человек на каждую пушку. От линии фронта были далеко, редко появлялись немецкие самолеты, жили сравнительно спокойно. Новых артиллеристов учили стрельбе из орудий, из стрелкового оружия и т.д. Меня, как командира батареи, направили на учебу в г. Ефремов, где был штаб нашей 397 стрелковой дивизии.
В мае 1943 года нас выдвинули ближе к фронту, и мы оборудовали огневые позиции для стрельбы прямой наводкой. Иногда передний край обороны напоминал о себе разрывами снарядов и пулеметными очередями, а ночью - вспышками разрывов и ракет. Война была близко, но после всего пережитого на Северо-Западном фронте это был рай. Май - июнь - это уже лето. Ожила природа, деревья и кустарники покрылись листвой, кругом зеленая трава. Орудия стояли по краю огромной балки, а мы сами оборудовали себе укрытия на обратных склонах оврага, поросшего кустарником и небольшими деревьями.
Ночами нас поднимали по “тревоге” и под прикрытием темноты мы рыли траншеи, оборудовали огневые позиции для пушек, а к рассвету все это маскировали и уходили обратно. Сейчас мне понятно, что это строились оборонительные позиции на случай прорыва нашей обороны. Два раза я уводил личный состав батареи в наш тыл на полигон, где нас обучали борьбе с танками, и, как нам говорили, для ликвидации “танкобоязни”.
Располагались мы в траншеях, нам давали болванки гранат, и на полном ходу через траншеи проходили танки. Нужно их пропустить, а в вдогонку бросить гранаты. Первый раз страшно, а потом убеждаешься, что можно остаться живым и даже появляется уверенность в себе, но все-равно жутко, когда эта грохочущая махина ползет на тебя, подрагивает и с бровок траншей осыпается земля. Но все обходится благополучно и после всего пережитого чувствуешь себя героем, поборовшим страх. Так мы готовились к будущей Орловско-Курской битве, о которой мы, конечно, ничего не знали, это сейчас стало многое понятным.
Примерно так проходило время в мае - июне 1943 года. В конце июня нас - командиров батарей, батальонов и спецподразделений вызвали в штаб полка на совещание, предупредили о скором вступлении полка в возможные бои, никаких подробностей не было сказано. Нам выдали новые топографические карты, на которых был г. Орел.
Мы догадывались, что должны будем наступать, но это пока были догадки, а 5 июля 1943 года началось немецкое наступление. На нашем участке было спокойно, наш полк и батарея стояли на старой позиции. В воздухе шли частые бои: то наш, то немецкий самолет падал на землю, но чувствовалось превосходство в воздухе наших истребителей. Мы стояли на острие Орловского клина около города Новосиль. Смотрите схему:

> Орел
>>>>>>>>>> Новосиль
> Курск

О крупном немецком наступлении на Курский выступ с целью окружения наших войск мы ничего не знали, догадывались о крупных боях слева и справа от нас по доносящемуся гулу от разрыва бомб и снарядов, а ночью - по заревам пожаров, но были все время в боевой готовности. Орудийные расчеты день и ночь находились на огневых позициях для стрельбы прямой наводкой. Ночью 17 июля 1943 года меня вызвали в штаб полка, куда были приглашены все командиры.
Командир полка объявил, что утром на нашем участке начнется наступление, нашему полку поставлена задача после прорыва немецкой обороны войти в прорыв и развивать наступление дальше.
После короткой информации весь офицерский состав, который присутствовал на совещании, во главе с командиром полка направился на рекогносцировку местности в г. Новосиль. От города осталось одно название - он был полностью разрушен. Стоял он на возвышенности, наша линия обороны проходила по его территории, внизу протекала речка Зуша, которая была естественной преградой между нашей и немецкой линиями обороны.
На рассвете началась артиллерийская подготовка. Я впервые увидел своими глазами такую сильную подготовку. Хорошо были видны траншеи немцев, проволочные заграждения, а после начала стрельбы все было покрыто сплошными разрывами, стоял сплошной гул от стрельбы орудий и разрывов на переднем крае.

Курская дуга


После ознакомления с местом, куда нам следует наступать, мы вернулись к своим подразделениям. К вечеру 17 июля оборона была прорвана и на рассвете 18-го мы вышли в этот прорыв. Наша батарея должна все время сопровождать пехоту “огнем и колесами”, то есть быть на прямой наводке. Так для нас началось участие в Орловско-Курской битве.
Помню еще в темноте переехали по вновь построенному небольшому мосту через речку, в этом месте она была неширокая, и остановились в глубокой балке, в которой вчера еще были немцы. Вся немецкая линия обороны буквально была покрыта сплошными разрывами снарядов и мин, земля напоминала лицо человека, переболевшего оспой. Несколько линий проволочного заграждения были уничтожены артподготовкой, наверное, и минные заграждения тоже были взорваны. Оборонительная линия была подготовлена обстоятельно: несколько линий траншей и проволочных заграждений, минные поля, дзоты и т.д. На обратных склонах балок были врыты в землю целые дома, над которыми находилось несколько метров земли. Даже прямое попадание авиационной бомбы не могло разрушить такое перекрытие. В этих укрытиях спасался личный состав от холода и непогоды, они отапливались железными печками в зимнее время: немцы здесь находились с осени 1941 года.
Нелегко пришлось тем, кто первыми пошел на прорыв, а мы вышли уже в готовую брешь в немецкой обороне. Впереди пехота, а за нею мы с 76мм пушками на конной тяге.
Пишу эти строки по воспоминаниям более чем 50-летней давности. Многое за это время забылось, в памяти всплывают наиболее яркие события того времени или моменты, когда жизнь была на волоске от смерти. Нужно сказать, что после всего пережитого на Северо-Западном фронте, не стало того животного страха и почему-то у меня была уверенность в том, что меня не убьют. Случаев, когда смерть была рядом, было много. О первом, запомнившемся мне, когда мы выкатывали пушку, я писал, в дальнейшем я о следующих тоже упомяну.
И так, 18 июля мы начали бои по “выталкиванию” немцев с Орловского клина. Бои шли изнурительные, враг цеплялся за каждый удобный для обороны рубеж. На пути отступления враг сжигал все деревни, на месте оставались только печные трубы, да обгоревшие деревья. Большинство жителей были угнаны. Иногда попадались уцелевшие деревни в тех местах, где нашим войскам удавалось быстро занять эти населенные пункты, а там, где немцы готовились отойти на следующий рубеж, накануне, особенно ночью, по всему фронту были видны зарева пожарищ.
На второй или на третий день нашего наступления мы увидели повешенного на дереве немца. Подошли посмотреть. На груди была доска с надписью: “Изменник. Старший лейтенант Советской армии, уроженец Челябинской области”. Фамилию не помню, а область запомнил. Служил он, очевидно, в войсках Власова, одет был в немецкую форму.
Наступление наше было медленным, за день продвигались на 10-15 километров, иногда с боями, иногда преследовали отступающих до следующего рубежа их обороны и останавливались, а утром снова шли за отступающими. Враг вынужден был отходить, т.к. сильные бои шли у основания Орловского выступа и их части могли оказаться в окружении. На нашу долю выпала более легкая задача, но и нам часто приходилось встречать отчаянное сопротивление, особенно пехоте и нашей батарее, стоящей в боевых порядках пехоты на расстоянии двухсот-трехсот метров от окопов врага. Расстояние зависело от места, где было удобно замаскировать пушку, и от видимости линии обороны. Я всегда находился с пушками того или другого взвода, а чаще всего батарея полностью поддерживала один батальон, и мы были вместе.
Может сложиться впечатление, что нам досталась легкая прогулка по Орловской земле, ко-нечно нам было легче тех, кто пытался отрезать пути отступления немцев, но, и мы несли потери, особенно пехота. Немецкие самолеты нас не беспокоили, но артиллерийский минометный огонь и пулеметные очереди доставали наши позиции. Первый же выстрел из пушки демаскировал ее, и она представляла заманчивую цель. Спасала нас матушка - земля: в первую очередь копали ровики для себя, а настоящих огневых позиций для орудий не оборудовали, т.к. были уверены, что утром пойдем вперед.
Из этих боев у меня навсегда осталось в памяти три эпизода.
Первый из них: после очередного отступления немцев, я со своими пушками добирался до первого батальона, который уперся в немецкую оборону. Ехали мы по небольшому лесному массиву, дорога была хорошо укатана, на пути оказался небольшой мостик через овражек. Остановил батарею, пошел посмотреть нет-ли мин: на укатанной земле ясно было видно, где стояли мины. Пригласил расчеты и решил показать, как нужно разминировать. Отвернул колпачок и извлек верхний нажимной взрыватель. а лопатой подкопнул мину и выбросил ее на дорогу. К моему ужасу, у этой мины был установлен второй натяжной взрыватель, но веревочка не выдернула чеку и вместе с колышком лежала рядом с миной. Из-за спешки могли все погибнуть, мина была противотанковой. Остальные мины откапывали осторожно, зацепляли телефонным проводом и вытаскивали. Единственная была с секретом. Об этом эпизоде я до сих пор вспоминаю с “мурашками на коже”: я мог погубить не только себя, а всю батарею.
Второй: Мы заняли позиции по краю огромной балки. Зам.командира полка майор Пустовит вызвал меня и приказал подбить то-ли танк, то-ли самоходку, которая обстреливала наши позиции. Я с одним командиром орудия решил посмотреть, откуда она стреляет. От наших позиций она была в стороне. Командир орудия Отрохов и я выползли на поле гречихи, которое вплотную подходило к балке. На краю поля находился небольшой окопчик, мы сели лицом друг к другу, после каждого выстрела то он, то я смотрели откуда стреляет танк. Посмотрел я, дал ему бинокль, стал смотреть он. Вдруг раздался выстрел и он сунулся головой в мои колени, тело начало конвульсивно вздрагивать. Я понял, что стрелял снайпер. Притих в ровике и думаю, что надо осторожно выползать. Отрохов тихо гово-рит: “Товарищ старший лейтенант, я живой”. Я осторожно выполз и его за руку вытащил, до балки было близко.
Часто думаю о том случае: почему именно ему досталась та пуля. Наверное, меня спасла пилотка, а его подвела артиллерийская фуражка с черным околышем и блестящим козырьком. Отрохов остался жив, пуля попала в стекло бинокля, а оно по отношению к голове смещено в сторону. Бедный парень - в 19 лет он остался без глаза.
Третий эпизод более приятный, но тоже могло кончиться трагично. На рассвете 27 июля получили команду наступать, сообщили, что немцы отступают. Утро было туманное. С пуш-ками мы поехали вслед за пехотой, нам было указано направление на совхоз “Красная Звезда”. Ехали напрямик по полям, вдруг из тумана вырисовался танк, орудие направлено в нашу сторону. Мы растерялись. Стрельбы из танка не было, бегом побежали к нему - это оказалось самоходное орудие “Фердинанд”. Люк открыт, экипажа нет, орудие застряло в небольшом болотце. Осмелевшие солдаты залезли внутрь и вытащили ранец, в котором был шоколад, и разговелись. У нас такого деликатеса не бывало. Экипаж, наверное, отправился за буксиром, чтобы вытащить “Фердинанда”, это было совсем близко от совхоза. Не зная обстановки, поехали дальше. На окраине деревни нас встретили жители, которые сказали, что немцы только что уехали на машинах. Объезжая деревню по дороге, мы увидели бегущего по пшеничному полю немца - мы за ним, кричим “Хальт”, он удирает. Дали выше головы автоматную очередь, остановился, поднял руки. Оказался оберлейтенантом Отто, фамилию не записал. Фотография с надписью, сделанной его авторучкой, хранится у меня до сих пор.
Забрав оберлейтенанта с собой, поехали дальше, наших солдат не нашли и остановились в большом, заросшем кустарником овраге, который выходил к реке Ока. Ни наших, ни немцев не было. Мы притаились в овраге, а за рекой во весь рост ходили немцы, готовили очередной рубеж обороны.
До сих пор не могу понять, где и как мы проскочили через немецкую оборону, наверное она еще не была занята, так как был туман и рассвет.
Притаившись, весь день просидели в этом овраге, с нами вместе и “обер”. Вел себя спокойно, мы к нему относились без злобы, да и он, по-моему, не очень был удручен - война для него закончилась. Удалось узнать, что он ездил в отпуск и женился - на фотографии он с молодой женой. Наших познаний в немецком языке на большее не хватило.
Пулеметные очереди и стрельба были сзади нас и мы смирнехонько отсиживались. Утром подошли наши, пленного отправили в штаб полка, о дальнейшей его судьбе ничего не знаю. Знаю, что он был офицером тыла, при отступлении от своих отстал: по рассказам жителей машины только что покинули совхоз.
Мы уже находились километрах в десяти от Орла, нужно было форсировать Оку и освободить г. Орел. Нашу дивизию, следовательно и полк, заменили другой, полностью укомплектованной свежей дивизией. За взятие Орла ей было присвоено звание “гвардейская”. Под ее напором немцы начали быстро отходить, а мы шли по ее следам без боев до г. Карачева. Орел от нас был справа, видны были пожары, гремели взрывы - многие здания были заминированы и немцы их взрывали.
От Карачева наш полк получил приказ наступать в Юго-Западном направлении, преследуя отступающих немцев мы вышли на реку Десна. Это была солидная водная преграда, достигающая стометровой ширины. Наш полк должен был форсировать реку в месте пересечения ее железной дорогой в направлении станции Витемля. Справа от места предполагаемого форсирования был взорванный железнодорожный мост. Пойма реки довольно широкая, на нашем направлении до реки было километра полтора пойменных лугов с болотами и озерами. Орудия нужно было вывозить под покровом темноты, так как противоположный берег у немцев был высокий и вся низина просматривалась хорошо. Днем мы наметили путь. по которому можно было подтянуть пушки на конях, а ближе к реке выкатить на руках. В темную сентябрьскую ночь 1943 года орудия были доставлены на берег Десны и замаскированы в прибрежных кустарниках. В этих же кустарниках начали готовить плоты для переправы орудий через реку.
Изготовили два плота из бревен, досок и другого подручного материала - ждали команду на форсирование Десны. От реки до немецких окопов было метров 500-700, место переправы было выбрано удачно, широкая пойма реки с той и другой стороны создавала более удобные условия для переправы в ночное время, что и было осуществлено без потерь. Пехота была уже на правом берегу Десны и начала наступление на железнодорожную станцию Витемля, наша батарея прямой наводкой помогала ей. Ожесточенных боев не было, оборона противника была слабая. Потом мы поняли, что это был временный оборонительный рубеж для задержки наших войск. В дальнейшем шло преследование отступающих без боев.
В город Стародуб мы вошли не встретив сопротивления, но ожесточенные бои развернулись за город Новозыбков. В течение дня нам не удавалось, пехоте нашей, ворваться в город. К вечеру поступила команда: пропустить через боевые порядки наши танки. Нам сказали, что это Уральский Десятый танковый корпус. Лавина танков, так нам казалось, пошла на город, а следом и мы со своими пушками. Немцы в панике покинули город. На окраине были раздавлены противотанковые орудия, трупы немцев. Артиллеристы из нашей батареи привели мне в качестве трофея верховую лошадь и маузер с убитого немецкого офицера. Конь был отменный. Забегая вперед, скажу, что однажды увидев меня на коне. командир полка А.Т. Макаров “попросил” отдать коня ему, просьбу я, конечно, удовлетворил, но это было уже весной 1944 года в Западной Украине.
Бегство немцев было паническим, на станции остались эшелоны с имуществом и людьми, которых немцы должны были увезти в Германию. Вечером того же дня нам приказали выступить и преследовать отходящего противника. Ночью мы шли по лесной дороге на запад от Новозыбкова и попали под обстрел из пулемета. Залегли в кюветах, переждали, огонь прекратился, потерь не было. Очевидно, впереди идущая колонна нашей пехоты угнала или уничтожила немцев, прикрывающих отход своих войск. После этого случая наш полк лесными и проселочными дорогами без боев вышел к райцентру Ветка в Белоруссии на реке Сож.

По Белоруссии


Предстояло форсирование второй водной преграды. Река Сож - приток Днепра, по карте значилась судоходной, она шире Десны в месте предстоящей переправы. Для переправы орудий было выбрано место, где река делала большую излучину - дугу, которая образовывала как-бы полуостров. В вершине этого полуострова я решил переправлять орудия - он увеличивал расстояние до немецкой обороны, а кустарники и деревья укрывали нас.
Опыт переправы на Десне помог нам быстрее переправиться на западный берег Сожа. Для сооружения плотов было достаточно леса и досок. Наши батальоны уже захватили плацдарм и необходимо было орудия срочно подтянуть к пехоте - вот здесь мы узнали, что такое плацдарм: клочок земли, с трех сторон окруженный неприятелем. Прошло более пятидесяти лет, а я до сих пор представляю его.
Остановлюсь несколько подробнее и опишу, как это было. Бойцы первого стрелкового батальона захватили часть немецкой траншеи, идущей по высокому берегу дугой - один конец шел вдоль берега, другой загибался и шел вдоль оврага. Вершина этой дуги была нашей, а остальная часть траншеи была немецкой. Там, где проходила граница между нами и немцами, траншея была пересыпана землей. В эти места было поставлено по одной пушке, местность открытая, на другой стороне оврага тоже немецкие окопы. Расстояние через овраг небольшое - пулеметы не давали высунуть голову из траншеи. В течение дня немцы пытались выбить наших с захваченных позиций, даже захватили один блиндаж, но были отбиты: были уже около орудия, но мы поднялись, как пехотинцы, и отбросили их.
Я впервые во весь рост вместе с бойцами пошел в атаку, пушку отбили и, осмелев, начали бить по траншеям за оврагом. Это единственный случай, даже трудно сейчас описать какое состояние испытываешь: боязни нет, какая-то дикая сила тебя подбросила, не обращаешь внимания на пулеметную стрельбу, что-то кричишь, ругаешься, а потом еще долго не можешь успокоиться, но нервный смех выражает удовлетворение таким поступком. Чувствуешь себя счастливым за свой бесстрашный поступок.
День продержались, за ночь пришло подкрепление и утром плацдарм был расширен, немцы от-ступили. В следующие дни с боями продвигались дальше и вышли на Днепр к городу Рогачеву. К этому времени, ноябрю 1943 года, был уже освобожден Киев и наши войска продвигались дальше на запад. Немцы не хотели смириться с потерей Киева и организовали мощное контрнаступление.

Пешком на Украину

Сейчас я понимаю, почему нашу дивизию срочно сняли от г. Рогачева и пешим порядком направили на Украину. Были изнурительные 50-60 километровые марши, ноябрьская длинная ночь позволяла скрытно преодолевать такие расстояния. Маршрут проходил через г. Гомель, в г. Речица переправились по мосту через Днепр, дальше вдоль Днепра дошли до реки Припять, переправились через нее вброд, через г. Чернобыль вышли к г. Коростеню, который находился в руках немцев. Нам предстояло участвовать в боях по его освобождению - это была последняя опорная точка у немцев в степной Украине. Дальше начинались леса, болота, короче - партизанский край. Наш полк с боем занял деревню Чигири, западнее Коростеня.
Город Коростень - крупный железнодорожный узел, через него проходили две важные железные магистрали. Одна с севера на юг, от г. Овруч на Житомир, другая с востока на запад от Киева на г. Сарны. Западнее города они пересекались, образуя в месте пересечения своеобразный крест. Описываю это подробно, потому что нашей батарее удалось сохранить путепровод в этом месте.
Немцев из Чигирей выбили к вечеру, а рано утром я со своей батареей направился в занятые Чигири по дороге, которая проходила близко от железной дороги из Житомира на Овруч. Было раннее утро, но уже рассветало. Смотрим, группа немцев катит вагонетку, срочно развернули одно орудие и начали обстрел. “Фрицы” бросили вагонетку и, укрываясь за железнодорожной насыпью, побежали к железнодорожным казармам, где их ожидала грузовая машина. Мы успели дать несколько выстрелов, но машина с немцами ушла.
Подбежали к вагонетке - она была нагружена взрывчаткой, а на ней лежали брошенные в панике шинели. Таким образом был сохранен этот путепровод.
Чигири были под постоянным минометным и артиллерийским обстрелом, а западнее деревни, у церкви, на возвышенности установлены фашистские пулеметы. Пехота наша залегла возле крайних хат, когда стемнело, мы одно орудие перетащили к крайним домам. Темная ночь, видно откуда бьет пулемет, но темнота не позволяет через панораму навести орудие. На наше счастье, а на их беду, немцы зажигательными пулями подожгли соломенную крышу на одной из хат и возвышенность у церкви осветилась. Первым и единственным выстрелом пулемет был уничтожен, после разрыва снаряда были слышны громкие стоны и крики. Пехота поднялась и дальше без боев мы вышли на лесные дороги Украинского Полесья, занятого партизанами. Стрелковые подразделения впереди, а мы со своими пушками за ними.
Я описываю отдельные эпизоды, в которых я участвовал сам и все видел своими глазами, я все время был там, где были пушки. В моих воспоминаниях нет ни капли выдумки, могут быть неточности во времени, так как никаких дневников не вел, и, конечно, не помню точно какого числа это было, ограничиваюсь только месяцем и годом.
Конец декабря 1943 года. Спокойно по лесным дорогам Полесья мы идем на запад, с отдыхом в отдельные дни. Не слышно разрывов снарядов, не беспокоят самолеты. Один раз была стоянка возле штаба партизанского отряда, а другие - в населенных пунктах по дороге. Без боев в конце декабря подошли к городу Дубровица Ровенской области, получили приказ овла-деть этим населенным пунктом. Это была уже Западная Украина, до 1939 года принадлежавшая Польше. Заняли мы это местечко (так оно значилось на топографической карте) без боев, без всяких приключений переправились через реку Горынь. Установили орудия для стрельбы прямой наводкой, пошла пехота - никакого сопротивления. Увидели, что в грузовую машину садятся немецкие солдаты, открыли огонь. Машины уехали и мы заняли ту Дубровицу. Оказалось, что в местечке стоял мадьярский гарнизон, и они, сопровождаемые разрывами снарядов покинули этот городишко.

Новый 1944 год


Новый, 1944 год, встречали в теплых домах, хозяева оказывали чрезмерное гостеприимство, и все были рады (на словах) приходу “советов”. Не надо осуждать население этих местностей, они многое испытали за свою жизнь. Эта территория до первой мировой войны принадлежала России, после окончания ее отошла к Польше, в 1939 году была “освобождена” и присоединена к СССР, в 1941 году захвачена немцами, а в 1944 - освобождена “Советами”. А сколько и каких банд повидало население? Ко всем надо приспосабливаться, суметь выжить. Как бы то ни было, а начало Нового года встречали в человеческих условиях, но вскоре наш полк передислоцировали в местечко Высоцкое, севернее Дубровицы километров на двадцать. Это была уже Западная Белоруссия, здесь начинались известные Пинские болота. Сплошного фронта не было, наши и немецкие гарнизоны стояли только в населенных пунктах, а остальная территория - болота и леса, по которым проходили грунтовые дороги, связывавшие населенные пункты.
Можно сказать, что наступило “мирное сосуществование”. Гарнизоны находились друг от друга на приличном расстоянии, мы, например, стояли в м. Высоцкое, от нас до немцев было километров 10-15, у них крупный гарнизон стоял в м. Столин и небольшое прикрытие в деревне Городно на дороге к местечку Высоцкое. Между нами была большая нейтральная зона - Пинские болота и леса.
Нужно было опасаться только отдельных вылазок неприятеля, одна такая случилась зимой 1944 года. У нас стоял небольшой гарнизон в деревне Тумень, который прикрывал Высоцкое. Рано утром группа немцев напала на этот гарнизон, были убитые и раненые, не знаю удалось ли им взять “языка”, но во время боя был ранен зам. командира полка по политчасти Перевозник. Так мы мирно сосуществовали до апреля 1944 года. В этот период я попросил разрешения у командира полка Макарова А.Т. возглавить группу разведчиков для взятия “языка” в немецком тылу. Огромная нейтральная зона, болота и леса позволяли, на мой взгляд, пройти незамеченными и на одной из дорог захватить пленного. Изложил свои соображения командиру полка, и он разрешил набрать группу добровольцев. За время пребывания на фронте я научился хорошо ориентироваться и ”ходить по топографической карте”, чему способствовало постоянное пользование топокартой, когда нужно было вывезти орудия на вновь занятые пехотинцами боевые позиции. Много мне помогали навыки ориентировки в лесу, понимание явлений природы и выносливость. Сколько было исхожено на охоте до войны пешком - этом единственном транспорте того времени.

За языком


Набрал группу в основном из своей батареи, несколько человек из других подразделений. Ранним утром 28 февраля 1944 г. группой в 15 человек пошли по намеченному маршруту в тыл врага. Местом захвата языка выбрали дорогу из деревни Городно в деревню Колодно - это километров 20 от д. Тумень, откуда мы начали рейс. Шли в основном болотами, использовали осушительные каналы, которые совпадали с нашим маршрутом. Лед на них еще выдерживал человека, а ходьба по азимуту, напрямую. была бы очень тяжелой. Конец февраля в тех местах - это уже начало настоящей весны, ноги проваливались в болото, обувь и одежда становились мокрыми. Обходя стороной все хутора в темноте подошли к шляху (дороге). Никакого движения на ней не было, но выйдя на полотно увидели следы машин и повозок на песчаном грунте. К дороге вплотную с правой стороны подходил лес, а с левой - болото с мелколесьем. Вот тут мы затаились и стали ждать. Вскоре послышалось, что по дороге едут на повозке, темнота, не видно сколько человек. Не решились. Когда они поравнялись с нами, слышим разговор двух человек, немцы громко, не таясь, между собой беседовали. Можно было запросто их взять, но в темноте мы могли попасть под автоматную очередь. Стали ждать дальше. На повороте дороги показались затемненные фары машины. Командир взвода нашей батареи, казах лейтенант Сейсимбаев, говорит мне: “Давай бросим противотанковую гранату и возьмем языка”. Я согласился, он с гранатой перебежал на другую сторону дороги, а в это время из-за поворота стали появляться еще машины, и он не бросил гранату (правильно и сделал).
Перед нами прошла целая колонна машин с солдатами - было слышно по разговорам. Решили еще ждать, но больше никто не проезжал, а в темноте можно погубить людей и не взять живого немца. Решили уйти на хутора и там провести ночь, а с рассветом вернуться на это же место.
Пришли на один хутор, на карте было название Городновские хутора, зашли в крайний дом и остановились. Хозяину я сказал, что мы советские солдаты, что нам нужно переночевать, обсушиться, поужинать, а утром мы уйдем. Это была не просьба, а безоговорочное требование вооруженных людей. Я был одет в немецкую шинель, на голове пилотка и с немецким автоматом. Мы расположились на полу, нам сварили бульбы. У дома выставили караул с ручным пулеметом, предупредили хозяина, что из дома никого не выпустим, если кто-то придет из соседних домов, тоже задержим до нашего ухода.
Мы с Сейсимбаевым разделили ночь пополам для дежурства в доме и проверки караула на улице. Я уже писал, что население в этих местах повидало вооруженных людей всех мастей, и хозяин хотел убедиться кто мы в действительности. Когда мы уходили в разведку, все документы (партийный билет, наградные удостоверения и т.д.) были сданы на хранение. Он только тогда поверил, когда я ему показал остатки дивизионной газеты “За Родину!”. Ночь прошла спокойно, а утром на рассвете пришла женщина из другого дома и сказала, что только что приходили два немца с требованием послать людей на строительство бани в дер. Городно. Надо было срочно уходить. До опушки леса было близко - меньше ста метров. Я спросил у хозяина дорогу на Вичувку - это совершенно в другую сторону от места, где мы были вечером. Углубившись в лес, мы повернули и вышли на прежнее место.
Близко от дороги была повалена большая сосна, в кроне дерева спрятались втроем я, Сейсимбаев и Буйневич, остальную группу спрятали в глубине леса. По дороге началось движение, проехала группа кавалеристов, прошла маленькая танкетка с офицерами, но мы побоялись на них нападать - надо выходить из глубокого тыла по болоту и нам перерезали бы дорогу. Наконец показалась четырехконная упряжка с огромной арбой, нагруженной сеном. Решили напасть на них. Я в немецкой форме вышел к первому ездовому, а Сейсимбаев с Буйневичем ко второй упряжке. Первого я сдернул с коня, а второй спрыгнул и пустился бежать, его срезали автоматной очередью, а моего фрица подбежавшие из леса ребята взяли под руки и повели. У застреленного забрали документы - надо было срочно уходить, взять пленного бесшумно не удалось. Бегом ушли в лес и повернули на наш маршрут. Когда мы были далеко от дороги, в болоте, услышали, что на то место подошла какая-то машина и в сто-рону леса началась стрельба из автоматического оружия (может автоматная, а может из пулемета). На нашем пути был “зимник” - зимняя дорога по болоту, он пересекал наш путь и просматривалось все болото. Я боялся, что нас могут засечь, когда мы будем переходить зимник, но все обошлось и мы углубились в мелколесье болота Морочное - так оно именовалось на карте.
Предстоял тяжелый обратный путь, который не обошелся без серьезных неожиданностей. Нервное напряжение уменьшилось, мы немного успокоились и довольные успехом все дальше уходили в болото от места, где взяли языка (фотография немца с надписью моей рукой и сейчас хранится у меня).
Нам нужно было держать направление строго на юг, держась все время середины болота Морочное. На карте оно, по масштабу, было шириной 5-7 километров и тянулось с севера на юг. По западной и восточной границам болота были расположены деревни и хутора. В восточной части значилась дер. Вичувка (на которую я умышленно спросил дорогу). От деревни Городно на Вичувку шел шлях, нам предстояло его пересечь, но это потом, а пока, утопая в болоте, медленно двигались на север. На наше счастье, а потом и несчастье, мы выбрели на осушительный канал, совпадающий с нашим направлением движения и пошли по его льду. Двигаясь по этому каналу, дошли до сухого острова и напоролись на стоянку группы бандеровцев, завязался короткий бой, часть их мы уничтожили. а остальные удрали. Трое наших были ранены, в том числе и лейтенант Сейсимбаев. Обыскав убитых бандеровцев, кроме списка фамилий, а может быть и кличек, ничего не обнаружили. В насыпном шалаше-блиндаже стояли винтовки, на горящем костре висел чугунный котел - собирались готовить обед. Как для них, так и для нас встреча была неожиданной, но мы готовы были ко всему, оружие у нас все время было наготове - это определило наше преимущество. Затворы от винтовок, которые мы нашли в блиндаже, выбросили в разные места болота и стали срочно уходить, уводя с собой фрица и раненых товарищей. Отошли довольно далеко, нас никто не преследовал.
На этом день 29 февраля закончился, наступила темнота. Стало ясно, что нам с ранеными к своим не добраться. По карте я определил, что мы должны находиться недалеко от хуторов. Втроем пошли по направлению к предполагаемым хуторам, раненых и остальных оставили на месте. К счастью, немного прошли и вышли к одному из домов, остановились и стали наблюдать. Недалеко от нас в лесу оказалась привязанная к дереву корова, спрятанная от немцев, поняли, что к корове все равно придут, на ночь в лесу не оставят. Вскоре пришел хозяин. Первый вопрос: “Есть ли немцы на хуторе?” Ответ: “Нема”. Он отвязал корову и мы вместе с ним пришли к его дому. Я попросил у него волов и повозку, он начал отказывать, говоря, что у него их нет. Я пригрозил, что применю силу, и показал на висевший у меня на груди немецкий автомат, сказал , что волы нужны увезти раненых бойцов, а потом мы его отпустим вместе с волами обратно. Силой оружия и разговорами удалось забрать его с собой, он сходил вместе с нами в лес, привел двух волов и впряг в арбу. Погрузив раненых, мы поехали дальше. Ему я сказал, что ехать надо вдоль болота на юг и доехать до шляха на Вичувку, а дальше я дорогу знал сам. Строго следил по компасу, чтобы не уклонялся на запад, так ка с западной стороны была деревня Колодно, а там немецкий гарнизон. Доехали до шляха, а дальше мы уже сами указывали дорогу, к середине ночи доехали до хутора на нейтральной полосе, а от него до нашего гарнизона в Речице недалеко. До Речицы оставалось километра 3, ехать можно было только в светлое время, кроме того уже не было сил двигаться дальше. В хуторе был один заброшенный дом без окон, завесили окна чем попало, и решили отдохнут до утра. Затопили печку и расположились на отдых. Проводник наш попросился выйти, чтобы дать корм волам, и сбежал. Рассветало, погрузили раненых и приехали в Речицу, потом в Тумень и Высоцкое.
Встречали нас 1 марта 1944 года, как героев. Все, что написано об этой вылазке в немецкий тыл, не представляет из себя ничего героического - умело был выбран маршрут, взяли рядового солдата (ефрейтора) без сопротивления, правда, ездовой знает больше окопного солдата. Вот если бы взять офицера из той танкетки - вот это да! Но если бы мы рискнули, вряд ли нам удалось бы уйти, нам бы перекрыли пути выхода и обязательно началось бы преследование. Было страшновато.
Часто вспоминаю этот рейд, но делаю вывод, что поступили правильно. Страх - страхом, но ведь я отвечал не только за свою жизнь, со мной было еще 14 человек - отважных солдат, добровольно пошедших в поиск. Вот так удачно удалось взять пленного.
До нашей вылазки взводу разведки не удавалось взять языка, на совещаниях командир полка все время упрекал командира взвода разведки. Всего я добровольно ходил в разведку пять раз.

Снова на охоту


В марте 1944 года на нашем участке было все также спокойно, мирное сосуществование продолжалось. Язык был нужен, и я выразил желание сходить еще раз. “Охотничий азарт” - так я оцениваю тот поступок. Мне ли, командиру полковой 76мм батареи, ходить за языками?
Выбрал тот же маршрут и то же место. Вышли ночью и на рассвете стали ждать под той же самой сосной нашу жертву. Не помню точно, сколько человек было в нашей группе - не меньше десяти. Когда на дороге показалось три повозки, на каждой по два человека, договорились, что как только поравняются, одновременно выскакиваем на дорогу и будем брать хотя бы одного языка. Когда первая повозка оказалась напротив меня, я выскочил и началась пальба. Сам я ничего подробно не видел, потом мне рассказал Павел Пуц - командир орудия нашей батареи. По его словам на каждой повозке сидело по два немца - один с автоматом, а другой управлял лошадью. Павел сказал, что когда я выскочил, немец поднял автомат, но Павел опередил его и срезал очередью обоих - как я был близко от смерти. То же самое произошло с остальными повозками, фрицы везли ящики снарядов в Городно. Забрали документы убитых, автоматы нового образца (под винтовочные патроны), и ушли в спасительное болото. Потом вышли на его кромку и по сухим тропинкам вышли на Вичувский шлях, пересекли его и уже по знакомой дороге спокойно пошли дальше.
Потом я обратил внимание на следы, которые отпечатались на песчаном полотне дороги, следы немецких сапог - у них характерный отпечаток. Пошли осторожнее, следы уходили в нашу сторону, обратили внимание на брошенные окурки сигарет - наши опасения подтвердились. Группа немцев шла впереди, не оглядываясь. Мы открыли огонь, но для автоматной стрельбы цели были недосягаемы, один из нашей группы из винтовки ранил немца, он остался лежать на обочине, остальные убежали в болото. Подошли к раненому и решили его нести на самодельных носилках (шинель и две палки), но ранение было в область живота и он скончался по дороге. К сожалению языка мы в тот раз не взяли, только забрали документы, но вернулись без потерь.
Еще три раза пришлось ходить в разведку - боев не было, все еще шло мирное сосуществование. Было тревожное затишье, обе стороны готовились к летней кампании. Что-то будет летом 1944 года? Догадывались, что будем наступать, но где и когда? Нужны данные о противнике - нужен язык. Документы, захваченные нами, могли только подтвердить, какие воинские части находятся на нашем участке фронта, не произошла ли замена их, не появились ли новые. По таким данным можно судить о намерениях врага, и только.
Опишу последнюю разведку, неудачную, закончившуюся трагично, когда мы потеряли четырех человек. К началу апреля немцы создали на нашем участке более или менее сплошную линию обороны, свободный проход в тыл был затруднен. Мы стали искать место, где бы можно было пробраться, наконец нам удалось найти разрыв длиной метров двести. Он представлял собой просеку метров 50 шириной в лесу, по концам которой стояли пулеметы, и просека простреливалась. Вдоль просеки с их стороны проходила лесная дорога - все это мы установили длительными наблюдениями. В ночное время перейти ее можно было незамеченными, а для того чтобы ночью не сбиться с дороги, мы по всему пути сделали затесы на соснах - так делают охотники в лесу, когда им нужно второй раз вернуться на то же место.
Все шло удачно. Подошли к просеке на рассвете, одна группа залегла за дорогой, а наша по эту сторону дороги, на краю просеки. Один из разведчиков обнаружил себя раньше, чем поравнялась повозка с термосами для пищи. Началась стрельба, его ранили и нам пришлось срочно уходить. Когда мы все были на нашей стороне просеки, на другой появились немцы, мы отогнали их стрельбой из автоматов. Раненый солдат сам переполз к нам - у него были прострелены обе ягодицы. Сделали носилки и понесли его, преследования не было и мы успокоились. Лесной массив кончился, а дальше начинались посадки молодой сосны, их разделяла просека, какие обычно прорубают лесоустроители при разбивке кварталов. Впереди два человека несли раненого, следом шли мы. У меня и сейчас в глазах этот момент: как только справа раздалась пулеметная очередь, из телогреек солдат, несущих раненого, полетела клочьями вата. Всех троих убило, а мы успели проскочить в мелколесье и ответили стрельбой из автоматов (и тут меня судьба спасла!) - когда затихла перестрелка, вернулись на просеку: все трое лежали мертвые. Надо было уходить дальше. Я обратил внимание, что впереди нас и слева каркают вороны и сороки - ведут себя неспокойно, дога-дался, что там кто-то есть, и решил напрямую идти на Тумень. Догадка подтвердилась: действительно, параллельно с нами шла группа немцев, которая напоролась на наше боевое охранение. Если не считать, что пришлось переходить через мостик, заминированный “прыгающими минами”, вернулись без дальнейших приключений.
Вперед мы проходили это охранение, там было человек пять, охранявших дорогу, прошли немного, и идущий сзади меня Павел Пуц наступил на мину. Мы направили его в медсанбат - он там и умер. Это было плохое предзнаменование, нам лучше было вернуться. Трагический конец, но и здесь мина мне не досталась.
На этом закончилась моя разведывательная деятельность. Командир полка запретил, да и я сам не рвался.

На Столин


Затишье закончилось, нашему полку приказали освободить местечко Столин в Белоруссии. Для этого предлагалось лесными массивами выйти в тыл и перерезать дорогу Столин - Пинск. Пехота скрытно подошла к опушке леса западнее Столина, а мне было приказано два орудия вывезти к боевым порядкам пехоты. С командиром первого орудия сержантом Саркуловым (татарин из Казани) пошли выбирать дорогу в лесу, я зацепил мину натяжного действия, его ранило, а у меня осколок пробил сзади полу полушубка - опять повезло. Два орудия вывез-ли, но установили не там, где была пехота - на опушке леса у Столина, а ближе - на опушке лесной поляны. Уже начался бой и по нашей пехоте прямой наводкой била немецкая батарея. Позднее мы убедились, что место для орудий было выбрано правильно - немцы пошли в наступление и наши пехотинцы прибежали к нам под прикрытие орудий.
Был самый страшный день за все время пребывания на фронте. Нас разделяла поляна, а справа и слева лес подходил вплотную к орудиям, но мы были не одни, с нами рядом были пехотинцы: мы защищали их, они защищали нас. Я приказал свернуть у снарядов колпачки взрывателей и бить по кронам деревьев. Взрыв снаряда вверху, над головой, имел огромную площадь поражения, не говоря уже о моральном воздействии на наступающих. Представьте себя под деревом, когда над твоей головой разрывается снаряд и град осколков разлетается вокруг. Таким образом мы отбили одиннадцать атак - так писала позднее дивизионная газета. (Кто их считал, не знаю?!) Для нас это был ад в течение всего дня, немцы под-ходили по лесу вплотную к пушкам, но несколько выстрелов из пушки по деревьям отгоняло их. Были моменты, когда велась с их стороны стрельба разрывными пулями из автоматов, и , казалось, что стрельба ведется рядом, до пушек долетали гранаты из гранатометов. Так было целый день, потом немцы отходили, наступало затишье, и снова попытка уничтожить нас. Наступил вечер.
Меня вызвал на КП командир батальона и сказал, что нас окружили, и получен приказ по радио выходить из окружения. Выйти из окружения с пушками можно было по единственной дороге, которая выходила на тракт, на перекрестке были немцы, до этого, днем, там были наши.
Наши позиции непрерывно обстреливали из минометов и автоматического оружия, но огонь был неприцельный, однако по дороге на КП батальона и обратно мины рвались близко, но я не обращал внимания. Договорились с Акишиным, что пушки вручную выкатим как можно ближе к перекрестку, а как только начнем стрелять, батальон пойдет в атаку.
Раздались выстрелы из пушки, и солдаты с криками “ура” пошли вперед. В нашу сторону сплошным потоком летели трассирующие пули, но били тоже наугад, в темноту. Перекресток был захвачен и немцы уничтожены, правда были и наши потери, но их никто не считал, а уцелевшие солдаты в панике пробегали мимо наших пушек, пересекали тракт и через болото уходили в нашу сторону. Моя попытка остановить их и помочь перетащить пушки через небольшое болото, ни к чему не привела, и мы с орудиями одни остались на перекрестке. Своими силами затащили орудия в болото, а дальше не могли. Настал рассвет, мы вынули замки от орудий, забрали лошадей и пошли к своим.
Прихожу к командиру полка и докладываю, что орудия можно вытащить, если найти лебедку и трос. Он удивился, что я живой, кто-то ему сказал, что меня убило, и даже рассказали подробно о моей гибели: якобы я зашел в блиндаж на перекрестке, в котором оказались немцы, и они в упор расстреляли меня. Такой факт был с командиром стрелковой роты. Началось расследование, почему оставили орудия, я все объяснил, написал рапорт, как все было. С капитаном из особого отдела мы сходили на место, на перекрестке снова были немцы, а с нашего края болота видны были завязшие в болоте орудия. Пока искали лебедку и трос, немцы их вытащили - пушки к ним были ближе. С меня обвинение было снято.
В бессонные ночи я часто вспоминаю обо всем этом. Оказалось, в стороне от перекрестка метрах в ста выходила дорога, проложенная соседним 448 стрелковым полком, мы могли бы ей воспользоваться, если бы знали о ее существовании.
На совещании после неудавшейся операции , А.Т. Макаров хвалил нашу батарею, обещал пред-ставить к наградам, но какая же награда, когда потеряли два орудия, хотя спасли полк от уничтожения. Сейчас думаю, задним умом, что можно было спасти и свои и 45мм батареи орудия, которые тоже были оставлены там - надо было окопаться, занять оборону и ждать помощи, но видно общая паника подействовала на нас, да после всего пережитого за прошедшие сутки, такая героическая мысль в голову не пришла.
Может быть, если бы остались на перекрестке, я бы не писал свои воспоминания, а пришло бы домой письмо, что погиб смертью храбрых.
Описанные выше события происходили в апреле 1944 года, после наступило затишье до июня.
Описывая участие в боях, я задумываюсь, почему они происходили в определенное время, и значение этих боев, и делаю свои выводы. Сражение за Столин в апреле носило разведывательный характер, сражение за Столин в июне - отвлекающая операция, так как оно началось во время начала стратегического наступления наших войск в Белоруссии - (операция “Багратион”).
Хотя бои носили название “местного значения”, нам было не легче, а может быть и труднее. Там, где готовились главные удары, сосредотачивалось большое количество артиллерии, танков, и самолетов, а нам приходилось обходиться тем, что у нас осталось.
При взятии Столина, наша батарея с единственной пушкой была установлена в пойме реки Случь и прямой наводкой могла бить по городу, но орудие наше стояло на берегу небольшой речки и хорошо было видно из города. По нам велся постоянный минометный огонь, нас спасала небольшая траншея, вырытая нами рано утром. Мины рвались очень близко - то недолет, то перелет в речку. Наконец мы заметили в роще на дереве наблюдательный пункт, открыли огонь. С дерева свалился человек, начали стрелять по этой роще - обстрел нашей позиции прекратился (очевидно тут-же стояли и минометы).
Потом нам стало известно, что соседний 448 стрелковый полк занял Столин, обходя его с запада, и нам пришлось опять преследовать врага по лесным дорогам вплоть до города Пинска. В июле 1944 года мы овладели Пинском. Наша пушка не принимала участия в бою за этот город, я только помню, что мы остановились в лесу на дороге, кругом были болота, а утром вошли в город. Основную роль сыграли стрелковые батальоны, которые по болотам подошли к городу, но об этом я мало знаю.
В 1984 году я был на встрече ветеранов Великой Отечественной войны, принимавших участие в боях по освобождению Пинска, в связи с 40-летним юбилеем его освобождения. Из разговоров я понял, что большую роль в этой операции сыграла Днепровская военная флотилия, которая на бронекатерах по реке Пина (приток р. Припяти) ворвалась в город неожиданно для немцев, а с востока вошла пехота. На одном приеме разгорелся спор, кто был главным в этом деле. Мне пришлось выступить и сказать, что солдат войны не выбирает и тем более, место на этой войне. Потом выпили за совместную победу.
Нашему полку присвоили имя 447 Пинский стрелковый полк. После взятия Пинска, заняли райцентр Иваново по пути к Бресту, а потом город Кобрин и стали на отдых.
В августе 1944 г. нас погрузили в вагоны и наша 397 дивизия прибыла в Прибалтику. Принимали участие в освобождении Риги, с боями заняли Смилтене, Цесис и Сигулду. К этому времени наши войска вышли к морю и отрезали Курляндскую группировку немцев, а нам предстояло расширять этот коридор. Немцы упорно сопротивлялись, надеялись прорваться к своим, но так и остались в этой ловушке до конца войны.

В Прибалтике


В одном из таких, я бы сказал позиционных боев, было дано задание подбить немецкий танк, который обстреливал наши позиции. Я пошел на опушку леса, выбрал место для единственной в моей батарее пушки, выкатили ее, на руках вынесли два лотка бронебойных снарядов. Я решил сам стрелять, а командиру орудия сказал, чтобы он в бинокль наблюдал. Сделал выстрел и смотрю в панораму - башня разворачивается и выстрел, снаряд разорвался близко, меня контузило и ранило. Спас стальной щит пушки, осколки пролетели только в пространство между щитом и землей.
Это было 30 октября 1944 года.
Потом уже из писем я узнал, что наш полк участвовал в боях по освобождению Варшавы, форсировал Вислу, Одер и вышел на Эльбу. Мне не пришлось принимать участие в этих боях.
В письме, полученном в июле 1945 года А.В. Копылов писал, что убит Сейсимбаев, ранены Юдин и Буйневич, погиб командир 45мм батареи Интеркин, начальник артиллерии полка Базылев и др.
Из нашей батареи остались живыми только ездовые. Не знаю, как бы распорядилась судьба со мной, если бы мне пришлось участвовать в этих боях. 30 октября 1944 года закончилось мое пребывание на фронте в действующей армии.

По госпиталям


Осколки танкового снаряда вонзились в правую ногу, в область тазобедренного сустава. Операцию (рассечение) сделали в палатке дивизионного санбата, под общим наркозом. Усыпляли в то время наркозным эфиром, помню последние свои слова. Меня врач спросил: “Капитан, спишь?” - ”Сплю”, и проснулся уже на койке, которая тоже стояла в палатке обогреваемой железной печкой, сделанной из бочки.
Сильные боли трудно было переносить, для обезболивания ставили уколы морфия - боль проходит, засыпаешь и видишь сны. Я стал просить эти уколы, но мне отказали категорически, сказали, что можно к ним привыкнуть. Дня через три-четыре отправили в армейский госпиталь в городе Приекуле.
Не знаю, на каком расстоянии он находился от передовой, очевидно, не больше 5-7 км, так как ночью и днем город методически обстреливался. Снаряды падали на железнодорожную станцию. Когда лежишь, прикованный к постели, слышишь выстрел и через наш госпиталь с воем пролетает снаряд, а потом - разрыв, жутко становится. думаешь. что сейчас разорвется у нас, а ты никуда не можешь спрятаться и ждешь своей участи. Особенно изматывающий обстрел был ночью, ночью тишина, слышишь - пук, а потом вой снаряда и сильный разрыв. Били-то из дальнобойных орудий и большого калибра.
Помню, 7 ноября прилетели самолеты и начали бомбить. Одна бомба попала в госпитальное здание - госпиталь размещался в нескольких жилых домах. Наконец началась эвакуация раненых. Грузили ночью, санитарный поезд был поставлен на перегоне. а не на станции. Снаряды рвались в стороне.
Из Приекуле нас привезли и выгрузили в Даугавпилсе - там в старой крепости находился фронтовой эвакогоспиталь. Он был переполнен, освещение - керосиновые лампы, никаких кроватей, сводчатые потолки, солома на полу, на соломе - матрацы и одеяла. К счастью быстро подали санитарный поезд и погрузили для отправки в тыл. В таких случаях сразу возникает вопрос - куда повезут? Одни говорят, что на Урал, другие, что поезд идет на Москву, а привезли в Иваново.
В госпитале тоже долго не задерживали, а тех, кому необходимо было длительное лечение, отправляли дальше в тыл. Я написал заявление, чтобы меня эвакуировали на Урал в город Пермь. В это время я уже ходил на костылях. Выдали мне историю болезни, бронь на ж\д билет до Перми, и я поехал. Решил ехать через Свердловск, имея тайную мысль заглянуть в Ирбит, а потом в Пермь.
В конце ноября был в Свердловске, поезда до Ирбита ходили в то время через день, пришлось пожить в вокзальной гостинице. Дорога мне всюду была открыта: на костылях, в фуражке, в хромовых сапогах, с четырьмя орденами - да в 30 градусный мороз - все это помогло решать вопросы с билетами, с гостиницей, с едой. У меня был продовольственный аттестат.
До Ирбита мне ехать по билету нельзя, и меня посадил в поезд комендант вокзала. Преодолев все трудности, 2 декабря 1944 года приехал домой на ул. Свободы 16.
Мне и тут, в поезде повезло - со мной в купе ехал капитан, мы разговорились - это оказался ирбитский военком. Его встречали на лошади и он любезно предложил меня довезти до дома.

Дома!


Поезд приходил в 6 часов утра, стучу в дверь, слышу открывается, и голос мамы: “Кто там?” Я говорю - “Алексей”. Она открывает дверь и мы вместе с военкомом входим - она до того растерялась, что ходит в одной ночной рубашке, не верит своим глазам, что перед ней живой сын, хотя и на костылях. С подозрением смотрит на мои ноги. Я успокоил, что ноги целы. Остались одни - батя был в трудармии, я сказал, что придется ехать в Пермь, что я приехал на несколько дней. Она, конечно, расстроилась. Первый вопрос - Ира замуж не вышла? Нет, говорит, не вышла, сейчас не до замужества - она в семье за старшую, все заботы на ней. Ко мне заходит часто и спрашивает - нет ли писем? А я писать лодырь, долго не писал матери и ей. Мама пошла к ним ранним утром.
Юлия Степановна говорит, что у Васильевны опять, наверное, несчастье - опять козу украли. Мать говорит - Алексий приехал.
До работы забежала Ирина в фетровых ботах и скромной одежде, но все та же Ира, только похудела. Бросились друг к другу...
Это было 2 декабря 1944 года. Костыли в сторону, на ногу я уже легонько приступал. Три года с лишним прошло, как они меня провожали 9 сентября 1941 года - вот так бывает. Не зря говорят, что от судьбы никуда не уйдешь - сколько пришлось исколесить по фронтовым дорогам, сколько пережить, сколько встретить разных людей, а судьба снова свела нас вместе.
Забегая вперед, скажу, что были сомнения - время ли создавать семью, война не кончилась, я снова собирался на фронт, получив вызов в свою часть, находясь в госпитале. Матери нас отговаривали, но наша дружба и любовь оказались сильнее.
Ира мне сделала перевязку, вернее перевязала старую, и я пошел в ближайшее отделение госпиталя на настоящую перевязку (школа N 11, на углу улиц Свободы и К.Маркса).
После перевязки я пошел к начальнику госпиталя Ойвенману с просьбой положить меня в Ирбите. Он посмотрел историю болезни, направление в Пермь и отказал.
Тогда я обратился к бывшему в то время председателем горисполкома Челпанову Ивану Петровичу, он договорился со Свердловским эвакопунктом, чтобы меня оставили в госпитале 1715, дал мне лошадку отвезти на вокзал, я съездил, и с 4 декабря был законным ранбольным этого госпиталя.
Судьба - судьбой, но и за нее надо бороться. Началась мирная жизнь на госпитальной койке. На рентгене наметили зеленкой местонахождение осколков для их удаления, а операцию по удалению можно было делать после того, как заживет рана от первой операции. После заживления сделали вторую операцию, не знаю, удалили ли, и сколько, но два оста-лось на всю оставшуюся жизнь, кроме того, после операции зашили рану, а через несколько дней у меня поднялась температура.
Главным хирургом госпиталя был Дмитрий Иванович Мальгин. Пригласили его, и он начал ругаться, что не смотрели за раной после операции, приказал немедленно снять швы, т.к. началось нагноение - или операцию сделали нечисто, или расшевелили ту грязь, которую занесли осколки (это мое заключение).
Не было бы счастья, да несчастье помогло - мое пребывание в госпитале (дома!) продлилось до марта 1945 года.
Меня очень часто навещали мои соученицы, но самым частым посетителем была Ира. Два раза приглашали в школы и просили рассказать о фронтовой жизни, о боях, в которых пришлось участвовать. Директор нашей школы Капелько Анна Петровна была организатором этих встреч.
Помню, в день Советской Армии меня и раненых офицеров из госпиталя пригласили на праздник, который проходил в столовой другого отделения, где сейчас находится администрация города - бывший горисполком. На празднике присутствовал первый секретарь горкома партии.
Молодой организм быстро справился, и в марте я получил справку из госпиталя о ранении и направление в Управление кадров УралВО. Мне было предложено остаться в г. Свердловске командиром батареи, которая размещалась на Гореловском кордоне. Для оформления мне вручили направление в Еланские лагеря, где размещался штаб дивизии. Съездил туда и поехал на Гореловский кордон, посмотрел на армейскую тыловую жизнь и снова в управление кадров, мотивируя вызовом из своей части, отказался. Меня спросили, где она находится, я, конечно, не знал, знал только номер полевой почты. Короче, мне отказали.
Дали отпуск на 10 дней и направили на шестимесячные курсы командиров батарей в третье Ленинградское артучилище в г. Кострому.
Я снова приехал в Ирбит и 28 марта 1945 года мы с Ирой поженились, несмотря на уговоры наших матерей. Видя нашу настойчивость, они дали согласие.
Трудное было время, голодное. Мы пошли в ЗАГС, на нас с удивлением посмотрела заведующая и выписала свидетельство о браке, для “формы” поздравила и выдала “квитанцию”, которой скрепила нашу совместную жизнь на 53 года и 2 месяца.
Свадебный скромный ужин был организован в маленькой квартире у Юлии Степановны - моей тещи, которую я называл мамашей. Прожив 10 дней в Ирбите, я уехал в Кострому.

Опять казарма


Началась опять скучная казарменная жизнь в военном училище, где каждый час расписан “от подъема до отбоя”. Я привык к вольной жизни до армии, а фронтовая жизнь, хоть и опасная, но разнообразная и даже по-своему романтичная.
Жизни военного человека я не завидовал, и эта жизнь по уставу не для меня. В дальнейшем, когда мы жили на Украине, мне предлагали поехать учиться в Академию - я отказался. Для учебы в Академии у меня были все данные: мне было 23 года, звание - капитан, 5 боевых орденов, член партии с 1942 года, хорошая боевая характеристика, подписанная командиром 447 стрелкового полка А.Т. Макаровым, а я мечтал о демобилизации из армии.
День Победы отмечали на курсах в Костроме, в столовой училища. Он мне плохо запомнился - обычный армейский обед со ста граммами водки, но мы были рады, что пришел конец войне, хотя мы уже 2 мая, когда был взят Берлин, понимали, что война вот-вот закончится.
Во время учебы на курсах меня и капитана Гордеева вызвали в штаб училища и командировали в Москву для участия в Параде Победы.
Я в то время не представлял значение этого парада в будущем, как парада огромного исторического значения. Недавно я решил написать в Главное управление кадров Минобороны СССР, и получил выписку из приказа по училищу, что мы с Гордеевым были отправлены в служебную командировку в гор. Москва 18 июня 1945 года и прибыли 27 июня того же года. В формуляре училища записано, что кроме офицерского состава в параде участвовало 165 курсантов (фамилии не указаны).
Переписка по этому вопросу хранится у меня, как косвенное подтверждение участия в Параде.
В сентябре 1945 года закончились курсы, и я был направлен в распоряжение управления кадров Прикарпатского военного округа, оттуда к месту службы в гор. Жмеринку, на должность заместителя начальника штаба артиллерийского полка.
Остались смутные воспоминания о службе, я сейчас оцениваю эту службу, когда мы не знали, чем заняться, как подготовку к расформированию воинской части. Наша часть даже не участвовала в Октябрьских торжествах в Жмеринке в 1945 году. Я был на площади по своему желанию.
Мне запомнился на трибуне “старик” лет 60, а может быть и меньше, он был полным Георгиевским кавалером - 4 креста и 4 медали были у него на груди, кроме советских орденов.


Послевоенная служба


Работая в штабе, я оформил вызов Серковой Ираиде Михайловне, своей законной жене, выслал все документы, а главный из них - требование на железнодорожный билет до ст. Жмеринка, вложил письмо с приглашением, где указал адрес моего проживания: Партизанский переулок , № не помню. Я снял комнату в хорошем кирпичном доме, хозяйка очень приветливая, жила с внучкой, которая училась в 9 классе.
В последних числах ноября прихожу с работы, а хозяйка спрашивает, какой я видел сон. Я задумался, а сам смотрю - стоят боты, я заявил, что приехала жена. Были, конечно, счастливы - войны нет, оба молоды и жизнь представлялась безоблачной, хотя, кроме нашего счастья, у нас ничего не было. В хозяйстве у меня был медный чайник, две вилки и ложки, у нее небольшой чемоданчик - вот и все наше богатство. Но... у меня была зарплата, и, самое главное, продпаек на двоих, а это уже большое дело в первые месяцы после войны, когда гражданское население голодало (особенно в Ирбите).
Осень на Украине - самое благодатное время. Я запас два мешка яблок, они лежали у меня на веранде. После ирбитской голодной жизни, для Иры это было раем, она посвежела, зубы стали ослепительно белые - продуктов достаточно.
Доброй хозяйке Ира понравилась, и она угощала ее грецкими орехами. Два огромных дерева - ореха были в саду при доме. Вот так бы и жить, но военный человек своей жизни не хозяин -через 18 дней пришлось переезжать в гор. Винницу, куда перевели нашу часть и разместили в военном городке.
С трудом нашел квартиру в Пятничанах - это пригород Винницы, настоящее украинское село, растянувшееся вдоль реки Южный Буг. Квартира - это комната метров 12, с глинобитным полом, двумя маленькими окнами на реку и добрыми хозяевами - старичками. Сошлись мы быстро и жили дружно, остались самые светлые воспоминания о том времени.
У нас уже появились свои необходимые для семейной жизни вещи, из Ирбита Юлия Степановна послала двуспальную кровать, перину, а мама - половики и еще кое-что из мелочи. Пол был застелен половиками, на окнах появились занавески, своя кровать, подушки - для нашего счастья больше ничего не надо было.
В феврале 1946 года приехали в отпуск в Ирбит, а в конце марта вернулись в Винницу, здесь была уже настоящая весна. Лето пролетело незаметно.
Наш артиллерийский полк подлежал расформированию. Я работал помощником начальника штаба полка, готовил документацию на увольнение из армии солдат и офицеров. В это время мне и предлагали поехать на учебу в Академию, но я отказался и заявил, что не хочу связывать свою жизнь с армией. Когда подошла очередь до меня, я оформил документы на увольнение в запас, и в декабре мы приехали в Ирбит - так закончилась моя военная карьера.

Мирная жизнь


После сытой беззаботной жизни в Виннице, жизнь в Ирбите была очень тяжелой - существовала карточная система: один кг хлеба на двоих в день, больше никаких продуктов. Родители тоже ничем не могли помочь, а 27 декабря 1946 г. родился сын Владимир. До отмены карточной системы жили впроголодь, к тому же горком партии не мог меня рекомендовать на работу, так как моя учетная карточка члена ВКП(б) еще не пришла в Ирбит, и только 15 марта 1947 года, когда поступила карточка, меня направили на должность начальника отдела кадров УВСР-285 (нынешнее стройуправление).
Жизнь до осени 1947 года можно охарактеризовать одним словом - бедствовали, но мы с Ирой мужественно переносили эту тяжелую жизнь. Я не слышал ни одного упрека, она в войну видела немало горя - погиб ее отец Михаил Георгиевич, и на нее, как на старшую из пятерых детей, навалилась большая голодная семья.
Мы пожалели, что уехали с Украины, там можно было прожить легче. Ира настояла поехать в Ирбит, где осталась Юлия Степановна, а я не возражал, так как мои родители тоже нуждались, чтобы сын был возле.
Постепенно жизнь налаживалась. Я работал, весной посадили картофель, отменили карточную систему, и можно было покупать хлеб. Нам дали небольшую квартиру (две комнаты), и мы переехали из разваливающегося дома родителей втроем - я, Ира и маленький Владимир.
Позднее родители продали свою треть дома по ул.Свободы 16 и переехали к нам. В декабре того же года я получил земельный участок для строительства индивидуального дома, оформил ссуду на строительство, да родительские деньги от продажи, и мы с батей начали строить, а 1 июля 1950 года заехали в собственный дом по ул. Железнодорожная № 1.
22 января 1948 года родилась дочь Вера, образовалась семья из 6 человек, но мы уже не испытывали прежней нужды. Пока жили в государственной квартире, была возможность держать поросенка на рядом расположенном конном дворе, выращивать картофель и овощи на участке возле дома. Большим подспорьем являлись охота и рыбалка.
В 1948 году по рекомендации начальника УВСР-285 меня назначили директором вновь открываемой школы ФЗО № 28 строительного профиля. Работу надо было начинать с нуля. Для школы передали вновь выстроенный двухэтажный 12-квартирный кирпичный дом. Мастерами производственного обучения были отобраны лучшие специалисты из строительной организации (УВСР-285). В первый набор готовили каменщиков-бетонщиков, штукатуров-маляров, плотников-столяров и кровельщиков-жестянщиков. Набор в школу проводился в порядке мобилизации, на основании Указа Президиума ВС СССР. Устанавливалась разнарядка по районам - Ирбитскому, Байкаловскому, Еланскому, Зайковскому и Слободо-Туринскому. Был и добровольный набор. Укомплектовав школу кадрами и закончив прием учащихся, начали учебу. В середине 1949 года сделали выпуск и передали в полном составе УВСР-285.
Произвели второй и третий набор учащихся, но третий учебный период закончился без меня - в 1950 году я был избран депутатом Ирбитского горсовета и 9 января 1951 г. утвержден сессией горсовета ответственным секретарем исполнительного комитета Ирбитского городского Совета депутатов трудящихся и вошел в состав исполкома.
Председателем горисполкома был Потанин Иван Григорьевич. Для меня новая работа была незнакома, кроме того приходилось встречаться с множеством людей старше моего возраста и имеющих большой жизненный опыт, а мне всего 27 лет, среднее образование и небольшой опыт работы на “гражданке”.

Горисполком


Постепенно знакомился со спецификой советской работы, с заведующими отделов горисполкома, учился у них. На заседаниях исполкома почти не выступал, а больше слушал. По распределению обязанностей между председателем. его заместителем и секретарем исполкома, я отвечал за оргмассовую работу в Совете, за подготовку сессий горсовета и заседаний исполкома. Все решения исполкома редактировались мной, а подписывались секретарем и председателем. Кроме того, все хозяйственные дела замыкались на меня и я был распорядителем кредитов по смете исполкома.
Много времени уходило на редактирование решений, а заседания в то время проходили каждую неделю, три заседания исполкома и одна сессия горсовета в месяц.
Начинались они в 6 часов вечера и заканчивались в 10 - 11 часов (подстраивались под сталинский режим работы), и только с 1954 года заседания стали проводиться в дневное время.
В 1958 году Потанина И.Г. избрали первым секретарем Тавдинского горкома партии, председателем исполкома в Ирбите избрали Якушенко Григория Ивановича, а меня его заместителем. В обязанности заместителя входило руководство предприятиями местной промышленности, коммунального хозяйства, на него же возложены вопросы благоустройства и строительства. Эта работа была мне по душе, так как результаты более осязаемы, чем от множества бумаг, выходивших за моей подписью. Главным вопросом того времени было строительство дорог в городе.
После окончания войны у нас была единственная мощеная гранитной шашкой улица Орджоникидзе от ул. К. Маркса до ул. Островского, а остальные улицы в дождливое время года представляли сплошную грязь, кроме ул. Советской, мощеной деревянными чурками.
Я помню такой случай, когда к И.Г. Потанину пришла группа шоферов с застрявших на ул. К. Маркса возле горисполкома машин. Для дорожного строительства не было местных стройматериалов, кроме речного песка, а камень, щебенку и дорожную гранитную шашку, асфальт приходилось завозить. Для изготовления гранитной шашки держали бригаду в Сибирском каменном карьере, рваный камень для мощения ул. Свободы сами заготовляли в Писанском карьере Красногвардейска. Все эти материалы отгружали своими силами.
Многие улицы, покрытые асфальтом в настоящее время, имеют двойное покрытие: каменное (гранитное) и асфальт.
К 1958 году главные улицы города имели твердое покрытие, появилась возможность открыть автобусное движение. Строительство дорог затруднялось многими факторами: высокий уровень грунтовых вод, отсутствие местных материалов и строймеханизмов, недостаточное выделение денег.
Для решения проблемы привлекались промышленные предприятия, был построен асфальтовый завод, проводились субботники, особенно для разгрузки и погрузки стройматериалов. Непосредственно строительство дорожного полотна (мощение шашкой, разравнивание песка, щебня и асфальта) выполняла женская бригада. Сейчас многим кажется, что так было всегда - нет, это мы должны низко поклониться тем женщинам, чьими руками вымощены главные улицы Ирбита: Советская, Кирова, Комсомольская, Карла Маркса, Островского, Ленина и другие.
Не могу не отметить патриотический подвиг комсомола в закладке парка в излучине реки Ирбитки к 40-летию комсомола. По проекту моего соученика - архитектора Пономарева, было высажено множество деревьев и кустарников, не только произрастающих у нас, но и полученных из питомников Казахстана. К сожалению этот парк превратился в дикий лесной массив, аллеи заросли, построенный подвесной мост в парк находится в аварийном состоянии.
Сейчас парк находится на острове, так как река размыла перешеек, по которому была дорога, а по мосту ходить опасно.
Следующей, не менее важной проблемой, было сооружение мостов через реки Ирбитку и Ницу - переправы через них в летнее время были через сплавные мосты, а во время паводка только на лодках. Заречные колхозы и совхозы района оказывались отрезанными от города.
В первую очередь начали строить мост через Ницу, а позднее и через Ирбитку. Мне лично приходилось заниматься с институтом Уралгипротранс по их проектированию, а с мостопоездом - по их строительству, приходилось выезжать в Челябинский трест Мостострой-4 и добиваться включения этих мостов в план строительства.
Мостопоезд 447 в это время работал на строительстве моста через р.Тавду и на сооружении объектов на железной дороге Тавда - Устье Аха.
В 1965 году Григорий Иванович Якушенко ушел на пенсию и меня избрали председателем гор-исполкома, в это время я уже был не новичок на советской работе, так как 7 лет работал секретарем и 7 лет зампредом исполкома. Знал нужды города и имел опыт для их решения.
Учеба в Высшей партийной школе при ЦК КПСС всесторонне знакомила со всеми отраслями народного хозяйства, кроме чисто политических наук были предметы: экономика, организация и планирование в промышленности, строительстве и на транспорте, финансы и кредит, бухгалтерский учет и анализ баланса, статистика. Технология важнейших отраслей промышленности, сельского хозяйства, производственное и гражданское строительство. Основы государственного права, советское строительство и другие.
Программа не давала глубоких конкретных знаний, но для руководителей партийных и советских органов было важно ориентироваться и разбираться по всем этим вопросам.
Всякая новая работа в первое время вызывает чувство неуверенности, несмотря на то, что я был не новичком в горисполкоме, но раньше я был за спиной председателя, а теперь отвечал за все городские дела сам.
Жизнь каждого человека от рождения до смерти связана и зависит от деятельности горисполкома и ему подведомственных организаций. Я прекрасно понимал всю ответственность за оказанное мне доверие и старался работать добросовестно, в полную меру своих сил и способностей, не извлекая из этой высокой должности личных выгод.
Личная жизнь была на втором плане, я благодарен своей любимой жене Ирине за ее понимание моей роли в жизни города - на ее плечи легло воспитание детей и все дела по дому. Иногда она мне говорила, что половина заслуг моя, что ты получил два ордена за работу. Она права, так как все наше хозяйство вела она, я благодарен ей и за то, что она знала свое место в городе - своим положением председательской жены она не пользовалась и вела себя очень скромно.
Постепенно входил в свою роль, никогда не строил отношения с руководителями предприятий, если так можно выразиться, с позиции силы, а старался по-доброму договориться. Удавалось лучше решать многие дела. Только два примера:
Шла интенсивная застройка Пушкаревой горы. Ул. Комсомольская была застроена полностью и большинство пересекающих ее улиц, а дороги не было. Решил поехать лично к директору мотозавода П.Н. Игнатьеву - это был крупный, опытный руководитель, впоследствии начальник управления машиностроения Свердловского совнархоза, а я для него еще мальчишка, хотя и избранный председателем. Знал и его своеобразный молчаливый характер. Высказал ему просьбу, он промолчал, покряхтел и ответил, что строительство дороги завод оплатит.
Можно было написать и принять решение, обязывающее мотозавод, но не думаю, что это дало бы тот же результат.
В дальнейшем я придерживался той же тактики - вначале договориться по-хорошему, а затем оформить решением, а при годовом отчете о работе исполкома обязательно отметить руководителей, принимавших участие в решении городских проблем.
До меня дошла фраза, высказанная П.Е. Вагуровым - начальником строительного управления: Горком партии прижмет, а Серков попросит и приходится делать. Я понимал, что у руководителей предприятий лишних денег нет, есть свои, чисто заводские проблемы, кроме того их финансовая деятельность контролировалась министерствами. Не все руководители шли навстречу.
Один такой, Г.С. Шатравка, будучи директором автоприцепного завода заявил: Все что за забором внутри - я за то отвечаю, а что снаружи - меня не касается. К таким руководителям необходим силовой подход. Впоследствии, став мэром Ирбита, Григорий Семенович изменил свое мнение и добивался всеми путями решения городских проблем через предприятия.
Очень важно для председателя правильно, по-человечески, установить отношения с людьми, которые обращаются по различным житейским делам.
Я считаю, что мне это удавалось, за все время работы я ни разу “не выходил из себя”, не грубил, хотя и были всякие неприятные разговоры, старался внимательно выслушать просьбу, а основные просьбы - это жилье, и все их удовлетворить было невозможно. Приходилось отказывать, но делая это аргументированно и спокойным тоном, нуждающихся ставили на очередь.
Свято соблюдал дни и часы приема - с 14-00 в понедельник, принимал всех записавшихся и пришедших на прием, не считаясь со временем. Понедельник для меня был самым тяжелым днем, домой приходил уставший, под впечатлением от всего, что пришлось выслушать, но все переваривал в себе, молча. Приемные дни, очевидно, явились причиной приступов стенокардии, и в дальнейшем привели к мысли об уходе с этой работы, но я любил ее, свой город, и радовался, если что-нибудь удавалось сделать для его развития.
Однажды Р.В. Лызлов (директор автопредприятия) спросил меня, нравится ли мне эта работа, и я ответил, что нравится, если бы не приемные дни. Правилом для меня было обязательно выполнять данные обещания, в журнале приема посетителей была графа, в которой записывались результаты приема (что обещано), и если товарищ приходил второй раз, я уже знал, какой разговор был в первый раз. В некоторые дни приходило до 50 человек, все невозможно запомнить, а были и такие посетители, которые являлись каждый месяц.
Важно для руководителя и правильно строить отношения со своими помощниками, у каждого из них свой характер, свой стиль работы. Старался больше доверять зав. отделами, поддерживать их решения и не заниматься мелочной опекой. Должен отметить, что отделы возглавляли специалисты своего дела, я с благодарностью вспоминаю зав. гороно Мурзину П.И., зав. горфо Устюжанину Ф.М., главного архитектора города Исмагилову В.С., зав. горздравотделом Распопина Г.П. и Церникель П.Ф., зав. горкомхозом Шишова О.Ф. и многих других, помогавших мне в работе.
Длительное время работала секретарем горисполкома Кренева В.Г. - очень ответственная и исполнительная, со мной вместе трудились заместители Якимов А.И., Сукин А.И. и Шестовских И.К. - со всеми находил общий язык в совместных делах. Некоторых из них уже нет в живых, другие - на пенсии. Все, что было сделано за период моей работы, наш общий труд.
Считаю необходимым отметить роль первого секретаря ГК КПСС Устинова В.Ф. У нас с ним сложились правильные отношения, он не был для меня представителем контролирующего органа, а был помощником в решении важнейших городских проблем. Наши совместные поездки в министерства помогли получить средства на строительство городских водопровода и канализации, центральной городской больницы, на строительство объектов теплоснабжения: котельная химфармзавода, центральная бойлерная и теплосети.
Большую роль в развитии города сыграло строительное управление и его начальники Вагуров П.Е. и Исмагилов М.Ф.
Для себя я наметил первоочередные вопросы, которые необходимо было решать, самый первый из них - водоснабжение и канализация, так как без них невозможно было дальнейшее строительство жилья, детсадов, школ и промышленных объектов, а процедура для осуществления этих планов длительная:
1. Надо добиться включения их в план проектных работ, добиться скорейшего их окончания, проект и смету утвердить после всяких согласований и экспертиз.
2. Добиться включения объектов в план строительства и строить.
Преодолев эти многолетние хлопоты, начали строить в 1975 году канализацию, а в 1976 - водопровод. Должен оговорить, что до начала их строительства областная санэпидстанция с трудом согласовывала строительство жилых домов и других объектов. Подробно остановился на этой процедуре, чтобы показать, что любое новое строительство проходит такой же путь, я уже не говорю о деньгах, которые тоже нужно получить.

Хочу перечислить, что было построено за период моей работы, при непосредственном участии горисполкома, по его инициативе и при поддержке облисполкома. Не последнюю роль в решении многих вопросов играло то, что я 10 лет был депутатом областного Совета и председателем постоянной комиссии по здравоохранению и социальному обеспечению, кроме того, я всегда находил поддержку горкома партии.
Итак, было построено или начато строительство:
1. Горканализация
2. Горводопровод
3. Газораздаточная станция
4. АТС на 3000 номеров в доме химфармзавода
5. Два кинотеатра ( “Луч” и “Победа”)
6. Тубдиспансер
7. Гостиница “Ница”
8. Хлебозавод
9. Восточный и Северный мосты через Ирбитку и Ницу
10. Подвесной мост в парк
11. Станция техобслуживания
12. Химчистка
13. Баня по ул. Елизарьевых
14. Детдом по ул. Пролетарской
15. Начато строительство центральной горбольницы
16. Общежитие медучилища
17. Общежитие школы-интерната по ул. Советской
18. Работы по строительству аэродрома (к сожалению, заброшенного)
19. Комбинат бытовых услуг на ул. Кирова
20. Здания санэпидстанции, типографии и редакции газеты “Восход” по ул. Мальгина.

Кроме этого, в жилых домах за счет 5 % открыли торговые и бытовые предприятия (магазины Продукты, Урал и т.д.).
Директора мотоциклетного завода Костевич В.К., Богуславский В.Д. и Воложанин Н.И. уделяли большое внимание соцкультбытовому строительству - подарком городу был Дворец культуры “Современник”, который заслуженно носит имя Костевича.
После перевода на работу в облисполком мои преемники Юдин А.И., Меньшиков В.Б. и Шатравка Г.С. тоже уделяли большое внимание строительству - во время их работы пущена в эксплуатацию городская канализация, к городу подведен водовод от хутора Володино, построено две школы, детская больница, учебные корпуса медицинского и дошкольного училищ.
Так город хорошел и развивался, создавалась материальная база для всех отраслей городского хозяйства. особо хочу отметить работу ветерана коммунального хозяйства Шадрина П.П. - инвалида Великой Отечественной войны, это ему город обязан нормальным электроснабжением.
При нем были построены ТП в каждом жилом районе, Центральный распределительный пункт и подстанция на 35 киловольт.
Активно велось строительство жилья и детских садов промышленными предприятиями.
К сожалению, все это приостановилось, а порой и разрушается, после прихода к власти горе-реформаторов.

Облисполком


Я уже раньше писал, что здоровье мое начало ухудшаться, и я подумывал об уходе с этой работы. Вскоре меня вызвали в облисполком и предложили должность зав. хозяйственным отделом Свердловского облисполкома. Я дал согласие, предварительно посоветовавшись с женой. К новой работе привыкал с трудом, иногда про себя жалел, что согласился, но спасибо председателю облисполкома А.А. Мехренцеву, его отношению ко мне и поддержке во всех вопросах, я начал привыкать к новой роли, а отношение мое к порученному делу всегда очень добросовестное.
С новым коллективом я быстро сошелся и сейчас, когда я уже давно на пенсии, я чувствую доброе отношение к себе. Круг моих обязанностей был меньше председательских, но все вопросы связаны с житейскими проблемами. Я отвечал за эксплуатацию здания, работу дач обкома партии и облисполкома, в моем ведении находились автобаза, Дом крестьянина, государственные особняки для приема иностранных и советских делегаций, организация этих приемов, точнее обслуживание их.
Мне было поручено вести учет нуждающихся в жилье во всех отделах и управлениях, не получающих денег на строительство домов от вышестоящих организаций, готовить предложения по распределению квартир, я же готовил проекты распоряжений на выделение легкового автотранспорта горрайисполкомам, сельским и поселковым советам.
К каждому новому дачному сезону готовил предложения по распределению комнат и квартир в дачных домиках. Обком КПСС распределял сам, так как им было выделено заранее количество мест на дачах. Дачи на Балтыме были только для членов бюро обкома.
Мне же приходилось заниматься ремонтом и строительством на дачах. При окончании строительства “Белого дома” мне поручили дать предложения по размещению отделов и управлений в новом здании, освобождающемся здании старого обкома. Распределение рассматривали на бюро обкома, предложение было принято без изменений. Я, конечно, до бюро согласовал с А.А. Мехренцевым, а до этого с руководителями отделов и управлений. Вот так и втянулся в новую работу, по объему и по нервному напряжению она была легче, кроме приемов деле-гаций и иностранных высоких гостей. Любая оплошность, неувязка или какая-либо непредвиденная неполадка на следующий день оборачивалась неприятным разговором.
Первый секретарь обкома партии Б.Н Ельцин не терпел никаких объяснений, А.А. Мехренцеву выговаривал в грубой форме, но Анатолий Александрович выяснял все со мной в спокойной обстановке. Вот два примера:
Построили баню на Истоке для приема гостей, в первую помывку пригласили Б.Н. Ельцина и А.А. Мехренцева, и вдруг отказала печка в парилке. оказалось, что на заводе в печку поставили ТЭНы для нагрева воды, а в печке они должны нагревать камни - они сгорели, а неприятность для меня.
Второй случай:
К госособняку пристроили второе крыло, старались пустить его к приезду секретаря ЦК КПСС Рыжкова Н.И. на 50-летний юбилей Уралмаша. Все успели сделать в срок, и вдруг, во время официальной части приема погас свет. Я быстро включил резерв, но настроение было испорчено. Оказалось что фидер был перегружен за счет подключения пристроя и не был установлен автомат по включению резервного питания. Все произошло во время выступления Н.И. Рыжкова. Больше подобных проколов я не помню.
На этой должности я проработал 8 с половиной лет, когда мне исполнилось 60, я ставил вопрос об уходе, но Анатолий Александрович меня не отпустил. В 1985 году он умер, а 11 марта 1986 года я подал заявление и ушел на пенсию.

Заканчиваю свои воспоминания в начале 1999 года, когда мне скоро исполнится 76 лет, и осмысливая всю прошедшую жизнь, невольно задаешь вопрос, а не зря ли ты прожил, и что ты доброго сделал для людей, какой след оставил на земле?
Я считаю, что всю жизнь прожил честно и мне не стыдно людям смотреть в глаза. У меня хорошо сложилась семейная жизнь, хорошие скромные и работящие дети и внуки. Очевидно, наша жизнь с Ирой была для них примером, а личный пример - это наилучший прием в воспитании. Если бы случилось чудо, и мне бы пришлось жить второй раз, я бы свою жизнь повторил.

А.А.Серков умер 24 августа 2002 года после тяжелой болезни.



Текст сообщения*
Защита от автоматических сообщений